На лице ее любимого лежала тень, и она не могла разглядеть его как следует, но это был Митя. Он, он без сомнения! Лина чувствовала прикосновения его рук, ощущала аромат тела и волос. Она обняла мужа, оплетая руками и ногами, стремясь раствориться в нем, почувствовать каждой клеточкой. Жадно прижалась к Митиным губам и ощутила во рту его язык. Он властно повернул ее на спину и лег сверху. Тяжесть его тела была восхитительна. Как же сильно она по нему тосковала! Как ждала, как верила, что он вернется. И теперь была вознаграждена.

Давно уже Лина не испытывала настолько острого, пронзительного желания и поэтому в первый миг не поняла: что-то не так. Сильно не так.

Митин язык, скользнув по ее губам, коснувшись зубов, внезапно ринулся в глубину ее глотки. Огромный, влажный и тяжелый, он протискивался все глубже, не давая дышать. Лина дернулась, но ее голова оказалась еще глубже вдавленной в подушку. Горло распухло, она снова задыхалась, но теперь хватка была куда беспощаднее.

Лина поняла, что умирает. Ей так хотелось жить!

Но это уже не зависело от нее. Ничто больше от нее не зависело. Митя – или кто бы то ни был – лежал на ней, только теперь в этом не было ничего сексуального. Она колотила его руками по спине, но это было все равно, что бить стену. Страшное существо навалилось на нее и давило, безжалостно ломая суставы и кости, расплющивая под собой. Из-под кончиков ногтей, из ушей и глаз полилась кровь – простыни, которые она судорожно комкала, быстро становились мокрыми.

Из последних сил Лина рванулась, пытаясь выбраться, ослабить хватку. Замотала головой, попробовала вытолкнуть язык ночного демона из своего горла, но у нее ничего не вышло. Огромные острые зубы вонзились в ее язык, и Ангелина потеряла сознание от дикой, ослепительной боли, которая рвала ее на части, лишая остатков сил и разума.

Последняя мысль, которая вспыхнула в ее умирающем мозгу, принадлежала не ей.

«Любовь – это боль, – произнес старик в белом старомодном костюме. – Любовь – это страх. Мы здесь, в Локко, хорошо знаем это. И ты теперь тоже знаешь…»

Стелла открыла дверь, чуть помедлив, переступила порог и с неожиданной робостью вошла в хорошо знакомый кабинет. Вот она снова в «Мителине». С момента, когда Стелла была здесь в последний раз и отправилась на поиски Мити, не зная, что ее ждет, прошло чуть меньше двух недель. Вроде бы не так уж много, но ей казалось, что с той поры минули годы, столетия, эпохи.

Она выходила за дверь другим человеком – прочно стоящим на земле на обеих ногах, рациональным, считающим, что в этом мире работают все законы физики, о которых рассказывали когда-то школьные учителя. Теперь же Стелла ощущала такое смятенье в душе, что бороться с ним обычными методами, разложив по полочкам и проанализировав, что случилось, не получалось.

Существовал, пожалуй, только один выход: попытаться забыть. Усилием воли заставить себя поверить, что ничего не было. Вернее, конечно, было, и даже многое: Митя пострадал, с Линой произошла страшная трагедия, от этого никуда не денешься. Но несчастья имели абсолютно логичные причины, не выходящие за рамки привычного и доступного пониманию.

– Никому ничего не рассказывай. И Мите не позволяй. Все равно никто не поверит. Да ты, в сущности, и не видела ничего, не знаешь. Так, разговоры, догадки, теории. Забудь – и все будет хорошо, – говорила Евгения Ивановна, провожая их с Митей.

Они улетели – да. Но Стелла ощущала, что какая-то часть ее до сих пор еще где-то там, в Локко. Этот призрачный город не желал отпускать, и она не могла выкинуть его из памяти, как ни старалась. Оставалось утешать себя тем, что это вопрос времени.

Митя и Стелла вернулись в Казань позавчера – сразу же, как только врачи решили, что он сможет выдержать перелет. Ему о работе думать, конечно, было рано, мучили головные боли. А она пришла разгребать завалы, разбираться с делами, которых скопилось великое множество. Только вот погрузиться в работу было сложно. Девушка стояла на любимом Митином месте – возле окна – и задумчиво глядела вниз.

В город пришла осень. Сентябрь только-только начался, но в воздухе уже чувствовалась звонкая прохлада. Скоро зарядят дожди, пожелтеет, а потом станет бурой листва, затянет хрустким ледком лужи. Прежде Стелле нравилась осень – особенно ранняя, с пронзительной синевой небес и нарядным убранством деревьев. В ней было что-то щемящее, трогательное. Еще Стелла любила долгие, сонные октябрьские вечера, когда можно было уютно устроиться в любимом кресле с чашкой кофе, придя домой после работы, и наслаждаться покоем.

Но сейчас все стало иначе. Стелла впервые осознала, что в осеннем увядании есть четкое напоминание о смерти, о бренности всего сущего. Она почти страшилась осени, на смену которой неизбежно придет мертвая, ледяная зима… Хуже всего было то, что эти мысли напрямую приводили к Локко.

Там, в далеком городке у подножия гор, навсегда осталась Лина.

Евгения Ивановна была права, когда говорила, что Стелле не придется принимать никаких решений. Глубокой ночью, пока девушка сидела под дверью реанимации, трясясь от страха за Митю, обдумывая, как ей разыскать доктора, который согласится поехать осмотреть Ангелину, стараясь преодолеть ужас, который вызывала в ней сама мысль о возвращении в Локко, – в это самое время Лина умирала в их с Митей номере.

Вскрытие показало, что смерть наступила в результате остановки сердца. Скорее всего, сказал Стелле доктор, который подписывал заключение, несчастная скончалась во сне. Просто уснула и не проснулась.

– Жалко только, что молодая совсем. А так… Каждому бы такую смерть, – обронил он, отдавая Стелле документ.

Доктор мог думать все, что ему заблагорассудится, но Стелла была уверена: он ошибается. Вряд ли Митина жена отправилась на тот свет тихо и безболезненно – просто ушла из суетного мира.

Более того, Стелла полагала, что Ангелина вообще никуда не уходила. Оставаясь поблизости, Митина жена была прикована к Локко, а значит, сейчас, в эту самую минуту, Лина бродит где-то там невидимой тенью, ищет своего возлюбленного.

Наверное, она удивлена и опечалена, что Митя не ждет встречи с нею. Быть может, надеется, что он вернется. А возможно, она очень зла. На него – за то, что не захотел остаться, но особенно на Стеллу…

Ведь она все-таки разъединила их, увезла Митю из Локко, вырвала из когтей, оставив Лину на растерзание.

Могло ли быть, что Стелла, приехав столь неожиданно, спутала все карты? Митя услышал ее голос, остановился на мгновение – и потому чудом остался жив, хотя должен был погибнуть? Это она, Стелла, оттащила его от края могилы или же Митя остался бы жить в любом случае, потому что Локко выбрало Лину?

Кто из супругов на самом деле был нужен этому месту и обречен на смерть в Локко, если бы там не оказалась Стелла?

Кто – Митя или Лина? Или они оба?

Кто скажет…

Вопросы не имели ответов. Да и вообще, это была сплошная мистика, чушь, от которой отмахиваешься при свете дня, и которая прокрадывается в мысли ночью.