— О чем хоть роман?

— О нашем заводе и людях, на нем работающих.

— Правильную тему выбрал. Актуальную. Если главные герои передовики производства, точно пройдешь литературный конкурс.

— А если я пишу не в жанре соцреализма, а в приключенческом?

— Тогда лучше не о заводе. На предприятии общесоюзного значения приключений быть не может.

— Да, вы правы, — закивал Василий.

— Я поехал на стройку. Там уже возвели купол, хочу посмотреть.

— А можно с вами?

— Работай, Вася. Ты и так много филонишь в последнее время.

Тут Пахомов не погрешил простив истины. Василий на самом деле не упускал любой возможности, чтобы заняться творчеством. Роман свой он никому показывать не собирался. Писал, что называется, в стол. Потому что ни о производстве, ни о его передовиках в романе не упоминалось. Василий сочинял историю о могущественной тайной организации, ее членах и главе. Повествование велось от первого лица. Главным героем Василий сделал себя, секретаря великого масона. Парень слышал где-то об этом обществе, но не очень хорошо разбирался в его устройстве. Поэтому давал своей фантазии отправиться в свободный полет. И получал несказанное удовольствие, придумывая детали. Однако не только главного героя он списал с реального себя. В романе были и Лившиц, и Градов. Их Вася сделал главными помощниками великого масона. Приспешниками. Его левой и правой рукой. И назвал Петром и Павлом, проведя аналогию с Христом и его апостолами. Но потом переправил. Решил, что это уже перебор. И вернул приспешникам реальные имена.

А пока Василий досиживал на работе, отвечая на звонки и тут же возвращаясь к роману, Геннадий Андреевич Пахомов лазил по подвалу вместе с «Петром» и «Павлом».

— Мы должны что-то придумать, — бормотал он при этом.

— Невозможно углубиться в землю, не повредив фундамента, — говорил Градов.

— Повредим — починим.

— Смеетесь? Нарушится вся конструкция. И здание станет уязвимым. Начнет проседать, трескаться, не сразу, но со временем, а я не позволю портить свое творение. Оно для меня как Саграда Фамилия для Гауди.

— Да мне самому не хочется ничего портить. Мне в том доме жить. Но и бездействовать мы не можем.

— Придется смириться, Геннадий Андреевич.

— Боря, там, — он ткнул пальцем вниз, — золотое озеро.

— Так уж и озеро.

— А ты представь лодку, на которой по Волге из города в город можно было передвигаться. Это ж махина. И она наполнена золотом.

— Да, ее загрузили только золотом, — поддакнул Лившиц. — Это один из самых крупных кладов Стеньки Разина. Сам батюшка-царь за ним охотился. Точнее, его люди. Но клад как сгинул. А все потому, что Фрол, брат Степана, которого пощадили в надежде на то, что он место покажет — его и другие, атаман много напрятал добра, — все не туда отводил царевых приспешников. Время тянул, надеясь сбежать. Но карты захоронений он составлял, когда с братом разбойничал или, как сейчас в учебниках пишут, вершил справедливость, отбирая у богатых излишки.

— Но если вы правы и в землю зарыта большущая лодка, ее не могли закопать глубоко. Это сколько ручного труда приложить надо!

— Ты прав, — согласился Карл.

— Но в этом случае она обнаружилась бы, когда рылся котлован.

— Не обязательно. Речные берега зыбки. Подземные воды подтачивают их. И за столетия, прошедшие с разинских времен, лодка опустилась.

Борис не знал, какой убийственный аргумент привести, поэтому пульнул холостым зарядом:

— Карл, но даже если карта, которую ты раздобыл, настоящая…

— Она настоящая.

— Не перебивай. Я хочу сказать, что схроны Стеньки Разина прокляты. Так пусть лежат в земле. Если мы доберемся до этой чертовой лодки, не известно, каких демонов выпустим.

— Как можно быть таким суеверным, Боря? — цокнул языком Пахомов. — Ты же образованный человек.

— Давайте оставим клад в земле. Тем более он принадлежит нашему Советскому государству. И если бы я не боялся, что будет поврежден фундамент при его поиске, я бы уже сообщил о нем властям.

— Наше государство не обеднеет, если не получит золото Стеньки Разина.

— Да, но и мы, завладев им, не обогатимся. Куда его денем? Опять же в землю закопаем.

— Надо не для себя стараться. Даже не для детей. Для внуков. Коммунистический режим рухнет. И дети наших детей смогут зажить как люди благодаря наследству своих дедов.

— Какое счастье, что у стен нет ушей, — пробормотал Градов.

— А ты искренне веришь в торжество коммунизма?

— Я не думаю об этом. Занимаюсь любимым делом и мечтаю о том, что буду жить если не лучше, то хотя бы не хуже, чем сейчас. А заодно и мои дети.

Лившиц слушал их молча. Он поворачивал голову то в одну сторону, то в другую. Смотрел то на Пахомова, то на Градова. И был похож на вороненка.

— То есть ты отказываешься от доли? — спросил он у Бориса.

— Да. Я не хочу проклятого золота.

— Хорошо. Тогда, если мы им завладеем, поделим на двоих.

— Постойте, но мы же уже пришли к тому, что до золота не добраться.

— Я что-нибудь придумаю. И достану схрон Стенькин. Это уже дело чести. Но не волнуйся, твое творение не пострадает.

На этом разговор и закончили.

Хмурый Градов проводил Пахомова и Лившица до ворот. Потом вернулся. У него был свой вагончик на территории стройки. Борис все чаще оставался в нем ночевать. Он не хотел отдаляться от своего творения.

А Геннадий Андреевич и Карл, отойдя от забора на несколько метров, остановились и посмотрели друг другу в глаза.

— Он сдаст нас, — первым заговорил Лившиц.

— Не думаю. Но помешает.

— И что делать?

— Нужно избавиться от него.

— Жалко… А вы на самом деле думаете, что коммунизм рухнет?

— Уверен. Но не сейчас. Война будет. Кровавее которой еще не было. Но мы победим. Только долго отходить будем. Десятки лет. А потом все изменится.

— Вы когда говорите все это, я вам верю на слово. И мне кажется, что Геннадий Андреевич Пахомов обладает какими-то тайными знаниями.

— Тебе это кажется, — криво усмехнулся директор и зашагал к служебной «Чайке».

Он проснулся резко. И не просто дернулся, а подпрыгнул. Будто началось мощное землетрясение, кровать тряхнуло, и его вместе с ней.

Илья вскочил и стал озираться. Он не понимал, где находится, до тех пор, пока не смог различить в темноте очертание предметов.