Сам Эльдар Рязанов считал, что материал сценария «довольно старомоден», но всеми силами хотел создать на этом условном, сконструированном, по его словам, материале правдивую комедию.

И, как ни удивительно, наиболее правдоподобным в фильме «Дайте жалобную книгу» – любовь молодой (тоже нонсенс) и привлекательной (это случалось) директрисы ресторана и молодого и симпатичного журналиста газеты «Юность», не вылезающего из командировок – то он в тундре, то на высокогорье, и проводящего там недели и месяцы (нонсенс вдвойне, если журналист не спецкор «Комсомольской правды», какой-нибудь Василий Песков) – оставим в стороне, итак, наиболее правдоподобным в картине представляется этот самый молодёжный субботник. Не в больших городах, тем более – не в столице, но такое бывало, поверьте на честное слово.

Вот что увидел гость из столицы, который оказался на берегах реки Енисей и заглянул в местное кафе «Вира»: «Это кафе могло бы помещаться на любой московской улице. В нем чисто, красиво и весело. Мебель и все оборудование энтузиасты-строители делали сами. Выглядит все это прекрасно. Это кафе создано и работает на общественных началах. Ребята сами в течение двух месяцев строгали, клеили, красили. Инициатором всего предприятия и его художественным руководителем был ленинградский молодой архитектор Виктор Явшиц. Сейчас он и его товарищи проектируют новый Дивногорск».

В следующем номере журнала «Юность» об этом кафе напишет другой приезжий из столицы: «Блестящие столики; располагающие к отдыху разноцветные кресла; неясный свет настенных ламп; красивые шторы, скрывающие танцующих от любопытного взора луны; тихая музыка, льющаяся неназойливо из угла, и настоящий бар с венгерским сверкающим аппаратом “кафе-эспрессо”».

Посетители вели себя будто дома, играли в шахматы, спорили о литературе, более того, – официантка отнесла заказ, села к столику и тоже включилась в спор.

Таково молодёжное кафе. План тут делают, исходя не из наценки, а из количества посетителей, сейчас бы сказали «с оборота». И это отметил автор материала: «Назавтра я пришел в кафе “Вира” еще раз. Но это уже был не такой спокойный, обычный вечер. В залы, способные принять возле столиков сорок девять посетителей (пятидесятый несет общественную вахту в гардеробе), нахлынуло на сей раз в три раза больше молодых строителей. (Дежурных в гардеробе на сей раз было трое.) Подобное троекратное перевыполнение плана было вызвано приходом в кафе “Вира” московских поэтов и писателей».

Сильно ли отличается это от быта московских кафе, того, например, что показано в картине «Ещё раз про любовь»? За столиками сидят вовсе не старые люди, на эстраду выводят молодого поэта, который читает плохие стихи «под Вознесенского» (даже не «раннего», поскольку другого пока и не было). Публика слушает, затем ведущий приглашает желающих высказаться. Так и здесь: «Читали стихи, вставая со своих мест за столиком около радиолы, Константин Симонов и Роберт Рождественский, рассказывали писатели Евгений Рябчиков и Леонид Лиходеев, даже художник Орест Верейский выступил в литературном плане».

Кадр из фильма «Ещё раз про любовь»

Нет, это не исключение. Журнал «Юность» за 1964 год рассказывал о кафе «Песенка», которое по вечерам обслуживают студенты Института народного хозяйства, они там и официанты, и гардеробщики, и музыканты.

Но оставим кафе реальные, вернёмся в ресторан «Одуванчик», не разрушенный пока руками молодых строителей на добровольной основе, не перекроенный, с бархатными портьерами, тяжко свисающими с карнизов, в ресторан, где полутёмные душные закутки выгорожены среди колонн, раскрашенных «под мрамор». Здесь играет оркестр, музыканты которого мучительно похожи на маэстро Балалаечкина, кажется, ударник вот-вот подбросит палочки, таков хороший тон среди ресторанных лабухов, но куда ему до легендарного Лаци Олаха, воспетого поэтами.

Мы так увидеть мир хотели.

Нам первым было суждено

соломинкою от коктейля

проткнуть в Америку окно.

Я, как заправский коктейль-холлух,

под утро барменшу лобзал,

и будущее Лаци Олах

нам палочками предсказал.

Глагол «указал» тут был бы вернее, но слово – не воробей и не голубь с трёхрублёвкой в клюве, за слова отвечает автор рифмованного опуса.

А великий барабанщик подбрасывал палочки так высоко, что трудно было представить – как он их станет ловить. Но ловил. И опять подбрасывал. И крутил вокруг пальца. И выдавал жесточайший брейк.

Напоминание для тех, кто был в коктейль-холле накануне: не забудьте посетить. Коктейли способствуют развитию амнезии

Палочками жонглировали разные ударники, случалось – и знаменитейшие, но почему-то запомнился в первую очередь он. То ли причиной магия движущегося предмета, то ли виртуозность жонгляжа, когда умело выполненный трюк превращается в колдовство, кто растолкует?

Или он владел какой-то особенной силой внушения, поскольку относился к тем редким единицам, которые – невероятно – могли повелевать столичными таксистами: «На бирже я начал сталкиваться с еще одним легендарным лабухом, барабанщиком Лаци Олахом, уже знакомым мне по ранним посещениям ресторана “Аврора”, – вспоминал саксофонист Алексей Козлов. – В прошлом имя этого человека было хорошо известно в ряде европейских стран. Он появлялся там нечасто и всегда держался особняком. Постояв на бирже и получив приглашение на “халтуру”, он ловил такси и, садясь в машину, говорил своим писклявым голосом, с сильным акцентом: “Шеф, я – Лаци Олах, поезжай скорее!”».

И ведь ехали, срывались с места, мчались ленивые прежде таксомоторы, гремя огнем и сверкая блеском стали.

Но вот вопрос: будет ли Лаци Олах играть в таком заурядном заведении, где своя певица Доремикина, весьма пожилая дама, исполняет песню «А мне всего семнадцать лет, семнадцать лет, семнадцать вёсен». Выйдет же на эстраду какой-нибудь певец Фальцетов, то и вовсе зазвучат – по просьбе наших уважаемых гостей с жаркого юга, черноморских моряков – «Ах, Одесса, жемчужина у моря», или – по просьбе наших уважаемых гостей с высокогорного Кавказа – «Сулико», или – по просьбе майора МВД в отставке – «Журавли» (не песня на стихи Расула Гамзатова, которая написана только в 1969 году, а кабацкое танго – переделка стихов давнего поэта с присвоенной чужой музыкой).

Здесь, под небом чужим, я – как гость нежеланный,

Слышу крик журавлей, улетающих вдаль.

Сердце бьется сильней, слышу крик каравана,

В дорогие края провожаю их я.

Вот всё ближе они и всё громче рыданья,

Словно скорбную весть мне они принесли.

Из какого же вы из далекого края

Прилетели сюда на ночлег, журавли?

Холод,