Я хотел бы стать волшебником,

Чтоб ко мне слетались голуби,

Чтоб от слов моих, таинственных,

Зажигались фонари! —

Эйн, цвей, дрей!

Но, как пёс, гремя ошейником,

Я иду, повесив голову,

Не туда, куда мне хочется,

А туда, где:

– Ать – два – три!

Что ни капли не похоже

На волшебное:

«Эйн, цвей, дрей!».

<1966>

Глава очередная

По горячим следам давно остывшего лапшевника

Трёшник. – Ламца-дрица, оп-ца-ца. – Театральный осветитель-«темнила». – Ударники эстрадного производства. – О репертуаре ресторанных исполнителей. – Лапшевник vs макаронник. – Голуби, голубятни и голубятники. – Трёшница

О смене общественных настроений, а не что иное, только настроения эти показывают изменения государственных парадигм, ведь не по законам судить и рядить – каждый новый закон принимается, не иначе, во благо заранее благодарных граждан, иное дело – подзаконные акты (о них см. в главе «Кусты, на которых растут стаканы, она же – Ars vine aqua»), легко догадаться хотя бы по тому, как менялось в стране отношение к сказке и, так сказать, чародейным материям.

Вот пример. Десять лет миновало со дня Октябрьской революции, и писатель, сочиняющий новую сказку на новый лад, уже заявляет в самом начале своего сочинения: «Время волшебников прошло». По его мнению, место былых волшебников заняли учёные, многознайки, экспериментаторы, которые умеют починить сложный механизм, перекрасить живого человека в негра и зорко наблюдают за восстанием бедняков в подзорную трубу, чтобы писать историю современности.

Затем – провал, зияющая пустота ещё лет на десять. Триумф положительных знаний, великие торжества кропотливого позитивизма. Авторы книг для детей рассказывают о времени, пространстве, материи, о чём угодно, – разбирая предмет на малые части, да такие мелкие, что волшебству негде и затаиться, всякое колёсико не виду. Даже в книге о Буратино деревянный герой появился не с помощью чародейства, а сам собой, выпер, простите за прямоту, из полена, отчасти – высвобожденный инструментом столяра, отчасти – по собственной живости, неистребимой растительной силе, что живит и распиленное бревно, едва ли не по слову песни о мечтах старого пня на апрельском солнышке.

И что-то весьма значительное должно было произойти незадолго до войны, чтобы из «скользкой, замшелой глиняной бутылки очень странной формы» вышел на белый свет Гассан Абдурахман ибн Хоттаб, в просторечье – старик Хоттабыч.

Потом опять провал, ибо когда говорят пушки, не только, по народному поверью, всплывают утопленники, но и колдовские чары рассеиваются: чародейство – вещь, которой прилична тишина – попробуй сквозь грохот разрывов и вой снарядов докричаться до мироздания. Послевоенный восстановительный период вновь культивировал позитивизм, некое положительное знание, эту замену волшебному изменчивому «счастию». Не колдун, не бог, не царь, не герой даже (если он, разумеется, не кавалер Золотой Звезды) способны изменить жизнь к лучшему. Надеяться следует лишь на себя, владение ремеслом и ровное трудолюбие – вот формула, превосходящая в действенности любое заклинание.

И миновало томительных двадцать лет, пока о волшебниках снова вспомнили. Забавно, что теперь волшебство творилось на фоне технического прогресса. Колдовские спички, случайно попавшие в руки героя повести «Шёл по городу волшебник», зажигались, но чудеса происходили странноватые: хулиган превращался в белого голубя, и этот хулиганский голубь очень любил пиво. Поскольку у голубей, пусть и белых, денег обычно не бывает, голубь выхватывает трёхрублёвку у сердобольной старушки и летит прямиком к пивному ларьку, туда, где от вечной толкотни земля выбита в камень, и пахучие лужи стоят, потому что и камень не может впитать разливное пиво. А при деньгах и голубь орёл: «Голубь крылом смахнул пену и сунул голову в кружку. Пил он со вкусом, причмокивая и перебирая ногами от удовольствия. Когда же продавец осмелился на него взглянуть, голубь шаркнул ножкой и подмигнул продавцу левым глазом». Выпив заказанную большую кружку, – счастливы читатели, которые не знают разницы между большой кружкой и маленькой, тут отличие не только в объёмах, не только в стоимости, но ещё и обидно, если денег хватает лишь на маленькую кружку кваса или пива – голубь протянул продавцу крыло, дескать, я полетел, и не взял сдачу. Это с трёхрублёвки-то!

Называли эту купюру по-разному. И трёшник, и трешница. Вокруг неё роились и чисто фольклорные смыслы-обертоны, считалось, что именно столько берут девки за пропих. И не у кого уточнить – где они сейчас, эти девки

Вот такая вот книга, где одним из значительных персонажей был робот, прямолинейный, упёртый и отчего-то жалкий: пиво не пьёт, собственного мнения не имеет, от соприкосновения с влагой ржавеет не на шутку.

Другая книга, где робот был уже главным героем, так и называлась – «Чао − победитель волшебников». Робот этот мог летать, возможно, потому, что Петроний Аматуни, автор книги, был профессиональным лётчиком. Но частности частностями, а робот «летал над землей людей». И это был принцип. Волшебники из плоти и крови оказались поверженными, ибо заклинания слабы против того, у кого вместо сердца, выражаясь фигурально, пламенный мотор (фольклор иногда помещает этот движитель в хвостовом отсеке тела).

Жажду у публики волшебства утолял тот же старик Хоттабыч, ввязывавшийся что ни день в новые авантюры – от издания к изданию книга разрасталась, толстела, становилась всё волшебнее, ибо конъектуры накладывались на конъектуры, и действие больше не согласовывалось с современностью, выпирало, а реалии не поспевали за авторской правкой.

Так что песня о несчастливых волшебниках пришлась к моменту. Хотя основное положение, на котором держится сюжет, оригинальным не назовёшь: волшебники несчастливы, и может ли быть по-другому, поскольку нынешний день значительнее головоломных фантазий (о том, что Лукоморья больше нет, пел и Владимир Высоцкий)?

А как жить иначе? Можно ли обучиться счастью? К учебникам обращаются наивные профаны. Счастье – одна из эмоций, тщетно мусолить страницы книг. Это знают даже авторы шлягеров 1964 года. Например, авторы песни о весёлом парне, который листает и листает на ходу сначала учебник физики, а после – химии, не замечая, что вслед за ним идёт влюблённая девчонка.

Пройдет много лет, и поймет мой студент,

Что формулы счастья в учебниках нет,

Есть в книгах твоих много истин других,

А формула счастья – одна на двоих.

Это написал не кто-нибудь, а Лев Куклин, автор сценария про робота, который с трудом постигает человеческие чувства. Фильм «Его звали