Я подошла почти вплотную к выходу из каменного коридора. Благо шум горы и поднявшаяся пыль хоть немного скрывали моё присутствие. Приходилось дышать неглубоко, чтобы не расчихаться в самый неподходящий момент. Картина, открывшаяся моему взору, пробирала до дрожи. Четверо неизвестных в белоснежных балахонах распяли главную ведьму Черноземья как бабочку на алтарном камне. Она была ещё жива, не прекращая попыток освободиться или хоть как-то помешать своим палачам. Судя по бессвязному мычанию и окровавленному рту, ей вырвали язык. Руки были отрублены по локоть и валялись тут же у подножья алтаря. Вокруг камня была вычерчена удивительно ровная пентаграмма, постепенно наполнявшаяся кровью Пелагеи. Сам импровизированный алтарь находился на каменном пятачке посреди озера лавы. Мне пришлось несколько раз моргнуть, чтобы поверить увиденному. На удивление, мозг отодвинул все эмоции в сторону и чётко отмечал критичные нюансы. Бабушка впустила их, значит под плащами знакомые — это раз. Она сейчас мне не помощница, ибо не в состоянии сплести ни одного аркана или заменить их речевыми конструктами — это два. Я со своими пассивными умениями не обладаю ничем таким дальнобойным, чтобы бить по площадям из укрытия. Типа огненного дождя или ещё чего, да и бабушка окажется в зоне поражения. Это три. Остаётся только один вариант. Вот только моя направленность… Ну почему жизнь? Почему не смерть? На сколько же легче сейчас было бы убить их всех по щелчку пальцев. Но нет, я, используя силу во вред, потом буду мучиться от бессилия и отката. «И как хочешь, так и крутись, дорогая Лизетт», — любит говорить бабушка. За всё нужно платить, у всего есть цена. Вот и за то, как я собиралась использовать свой дар уплачу цену, но надо хотя бы попытаться остановить это безумие. Хорошо, что я успела подпитаться природной магией, но расстояние до балахонщиков было слишком большим. От входа, где я пряталась, до алтаря было более двадцати метров, десять из которых — это узенький мостик через озеро лавы. Придётся выйти из укрытия, иначе точно не дотянусь. Выдохнув, вышла из коридора в центральный зал. Воздух здесь был сухим и пыльным, температура скорее напоминала сауну. Спускаясь по узким ступеням вдоль стены, я старалась не шуметь и не привлекать внимания. Гору ощутимо потряхивало. Она была в ярости. С потолка пещеры падали осколки каменной породы размером с футбольный мяч. Если такое прилетит на голову, то никто не жилец. Как же эти жрецы не боятся?

На меня не обращали внимания, четвёрка балахонщиков нараспев повторяла какую-то белиберду. Я уже почти добралась до мостика через озеро, когда меня заметила бабушка и отчаянно замотала головой из стороны в сторону. И вот её пантомима не осталась незамеченной. Не отвлекаясь от речитатива и даже не повернув головы, от двух ближайших балахонов мою сторону полетели черные плети алукации, жутко ядовитого растения.

О, да я же вас узнала, старые кошёлки. Значит и третья тоже здесь. Этот триумвират гадин давно метит на бабушкино место. Матронушкам перевалило за сотню, и смысл их жизни сводился к сплошной грызне за корону Черноземья. Гипотетическую, но корону. Поскольку дар земли у них так и не проснулся, они образовали нечто вроде альянса и извели под корень всех конкуренток своего возраста. Не думала, что они когда-то решатся на переворот. Но реальность не оправдала моих ожиданий.

На меня они всегда смотрели как на пустое место, существо недостойное находиться с ними на одной базальтовой ступени. Ещё бы, дитя пустоцвета, младшая кровь.

Вообще, тягаться с этой триадой разом у меня кишка тонка, но выпущенные плети алукации увеличили мои шансы. Уворачиваясь от ядовитых плетей, пришлось скакать по берегу озера не хуже кузнечика. Меня старательно не подпускали к мостику. Ну что ж, придётся подставиться под эту дрянь. Сделав рывок, я напоролась на сразу две плети разных хозяек, это мне и нужно было. Чёрные ветви впивались в кожу, оставляя после себя глубокие рваные раны с ядом внутри. Пришлось сделать вид, что я увязла, подергаться для виду, чтобы кокон из алукации стал более плотным. И когда толщина пут вокруг тела достигла размера корабельного каната, перехватила управление. Алукация — хоть и ядовитое, но растение. А значит, испив моей крови, подчинится. Осталось убедить её в этом. Перед глазами грязными черными кляксами мерцала чужая сила, приходилось накачивать в противовес растение своей магией, перехватывать управление и заставлять бедную алукацию концентрировать весь выделяемый из шипов яд в едином канале. Постепенно вышло купировать силу хозяек и повернуть ток яда обратно к ним. Только если раньше яд был расфокусирован по шипам и попадал в жертву маленькими дозами, то теперь обратно к ведьмам сплошным потоком шёл ядовитый концентрат. Ещё и приправленный их собственной силой.

Они заметили подмену слишком поздно. Яд чернильным потоком впитывался в магический источник, а оттуда расходился по всему телу. Ведьмы затряслись, пытаясь отозвать плети алукации, но собственная магия уже не подчинялась им, разъедая каждую клеточку тела. В панике они попытались прервать ритуал, но тут же застыли изваяниями. Их фигуры замерли в гротескных позах. Разинутые в безмолвном крике рты, скрюченные пальцы рук, вцепившихся в плети алукации, искривлённые силуэты. О том, что они живы, свидетельствовали лишь безумные глаза, бешено вращающиеся в ужасе, и масляные чёрные слезы, ядовитой кислотой скатывающиеся по щекам. Кожа на лице стремительно распадалась, оголялись мышцы, а следом и кости. А ритуал продолжался.

Мне стало действительно страшно. А если и меня так, заморозят? Теперь понятно, как они смогли взять бабушку, да ещё и в непосредственной близости от Источника Осколка. Кто-то пришлый использовал в своих целях троицу ведьм, ослепленных жаждой власти. И его возможности откровенно пугали Прости, алукация, но мне сейчас пригодятся любые силы. И я потянула саму жизнь из растения, а через него и остатки жизненных сил двух ведьмы. Тянула быстро, некогда было раздумывать над этичностью своих поступков. В этом можно было рассмотреть даже акт милосердия, ведь я ускоряла кончину своих жертв.

Поток иссяк. А меня распирала заемная сила, я жаждала крови и скорой расправы, отстранённо наблюдая, что это явно не мои мысли. Состояние напоминало пьяную храбрость из разряда «мне море по колено и горы по плечо». И единственное, что сдерживало от самоубийственной атаки, — это два трупа на концах пентаграммы, так и застывших в предсмертных корчах.

Осталось два балахона. Один явственно трясся то ли от страха, то ли находясь в горячке ритуала. Второй, словно оперный певец,