Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Наш уход с Амура развяжет руки англичанам, и кяхтинская торговля отомрет сама собой, – не выдержал Муравьев.
– Генерал! – упрекающее постучал карандашом Нессельроде.
Муравьев скрестил руки перед собой:
– Прошу извинить!
– Разжалование Невельского поддерживаю, поскольку действия его были противны воле государя, – закончил Вронченко.
– Я хочу сказать о проекте создания Забайкальского казачьего войска, – сменил его военный министр.
– Это есть отдельный вопрос, – сказал Нессельроде. – Вам надлежит обсудить его с господином генерал-губернатором.
– Тогда прошу генерала пожаловать ко мне в министерство в удобное для него время. А Невельского – разжаловать! – отрубил князь. – Чтоб другим неповадно было!
3
Запись в «судовом журнале» Невельского: «Комитет постановил: за превышение указаний Его Величества капитана первого ранга Невельского разжаловать в матросы; Николаевский пост снять; предложить Российско-Американской компании продолжать из Петровского зимовья расторжку с народами, обитающими на юго-западном берегу Охотского моря, не касаясь реки Амура, ее бассейна, Сахалина и берегов Татарского пролива».
1
Графиня Хелен Эбер в прозрачном пеньюаре, под которым не было ничего, кроме ее ослепительного тела, уютно устроилась в кресле в кабинете князя Барятинского и лениво перебирала бумаги на его рабочем столе. Сам князь находился в примыкающей к кабинету туалетной комнате и был занят с цирюльником. Вернее сказать, цирюльник был занят его головой – брил щеки и шею, подстригал усы и бакенбарды, наводил порядок в редеющих кудрях, – а князь, запахнув халат и покуривая сигару, с любопытством разглядывал в зеркале отраженную через открытые двери часть кабинета и видел чернокудрую головку графини и ее обнаженные руки, перекладывающие бумаги.
– Что ты ищешь, Хелен? – наконец не выдержал он. – Если ты шпионка, то ничего интересного не найдешь – там только черновики личных писем.
– Ничего ты не понимаешь в женщинах, Саша́, – откликнулась графиня. – Это же для нас самое интересное в возлюбленных.
– Так я у тебя возлюбленный? – игриво спросил князь.
Графиня ответила неожиданно серьезно:
– Ты знаешь, кажется, да.
– Ты меня удивляешь.
– Я сама себе удивляюсь. Думала, что любовь для меня – закрытая тема. Мужчин – не считала, замуж вышла за французского графа, а любить – никого не любила. И вот появился ты…
Хелен встала и подошла к дверям туалетной комнаты. Солнце светило ей в спину, превращая пеньюар в чуть шевелящееся серебристое прозрачное облако, обволакивающее идеально сложенную женскую фигуру.
Князь при виде ее поперхнулся дымом, закашлялся и жестом отправил цирюльника прочь. Тот сложил свои принадлежности, невозмутимо поклонился отражению князя в зеркале и вышел через другую дверь, ведущую в спальню.
– Ну, ты и хороша! – прокашлявшись до красноты лица, сказал князь.
– Я знаю, – кокетливо улыбнулась графиня.
– Я не в том смысле.
– А я в том. Другой смысл меня не интересует.
– Он все-таки мужчина.
– Он – не мужчина. Он – парикмахер, coiffeur, – сказала Хелен. И сказала с таким презрением, повторив это слово по-русски и по-французски (они разговаривали на английском), что Барятинский искренне удивился. Сам он никогда не презирал людей низшего сословия.
Впрочем, внутренне смутился князь, «никогда» будет слишком категорично: тут же вспомнился случай двадцатилетней давности, когда поручик Муравьев пристыдил его, мальчишку-прапорщика, за издевательство над солдатом. Это стало для него уроком на всю жизнь. Слава богу, что тогда не состоялась дуэль, хотя конфликт остался неразрешенным и даже усугубился историей с портретом жены уже генерал-губернатора Муравьева. Чер-рт! Он же собирался написать Муравьеву примирительное письмо с благодарностью за подсказку тактики ведения войны на Кавказе. И все забыл с этой бесовкой-графиней. Ну да ладно, до конца войны еще далеко, не одно письмо можно написать…
Все это промелькнуло в голове князя за те доли секунды, пока он поднимался из куаферского кресла, чтобы подхватить на руки устремившуюся к нему Хелен. Она обхватила мощную шею, дунула Александру в лицо, распушив усы, чтобы открылись полные яркие губы сластолюбца и накрыла их своими губами.
Князь развернулся – нести ее в спальню, но Хелен, не прерывая поцелуя, показала рукой на кабинет. Барятинский послушно двинулся туда. Задержался посреди комнаты, не зная, что делать дальше, и тогда, оторвавшись от приятного процесса, она направила Александра к большому книжному шкафу со стеклянными дверцами. Там на полке, прислоненный к корешкам книг, стоял небольшой акварельный портрет темноволосой молодой женщины.
– Кто это, милый?
– Это? – Князь спустил графиню с рук, открыл шкаф и вынул портрет. – Это «Неизвестная» художника Гау. Есть у нас такой придворный портретист, весьма недурно рисует.
– Мне показалось, что я ее где-то видела, – задумчиво сказала графиня.
– Ничего удивительного. Гау рисовал живую женщину.
– А какое она имеет отношение к тебе?
– Ты ревнуешь? – удивился князь. Он оглянулся, что-то ища. Вспомнил – сходил в туалетную комнату и вернулся с тлеющей сигарой. С наслаждением затянулся и продолжил: – Дорогая, не стоит. Это – мечта, воплощенная в красках. Для меня – образ идеальной жены. Мне тридцать пять лет, но я пока не встретил никого похожего. – Александр коротко хохотнул, покрутил головой: – Тут государь Николай Павлович вздумал меня женить на графине Машке Строгановой. Девице с таким вот личиком, – князь изобразил рукой длинную физиономию. – Бр-р-р!
– И что? – Хелен взяла у него портрет и снова забралась в кресло с ногами, внимательно разглядывая «Неизвестную».
– А ничего! Послал я его подальше с его намерениями. Барятинские – не холопы, мы из рода Рюриковичей.
– Рюриковичи – что это значит?
– Это значит, что мы знатностью нисколько не ниже Романовых. То бишь царя и его семьи.
– И ты действительно послал его подальше?
– Ну, – замялся Александр, – не напрямую, конечно, но император понял и очень на меня рассердился. Поэтому завтра я снова отбываю на Кавказ: назначен командовать Кавказской гренадерской бригадой. Правда, с правами начальника дивизии. Ну да тебе это неинтересно.
– И все-таки я где-то видела твою «Неизвестную»…
– Да ладно тебе! У нас один день остался, а ты… – Он забрал портрет и поставил его обратно в шкаф.
– Почему один? Я поеду с тобой на Кавказ. Надеюсь, ты не будешь против?
– Ты? Со мной? – Барятинский откровенно разинул рот. – А как же твой муж?