– Я напишу ему в Англию – он сейчас в Лондоне, – что приключения мои продолжаются. Ему, в общем-то, все равно, но надо соблюсти хотя бы видимость. Ты что окаменел, Саша́? Не рад?

– Рад! Рад!! Я безумно рад!!! И мы это немедленно отметим!

Князь бросил сигару в большую хрустальную пепельницу, выдернул графиню из кресла, как репку из грядки, сгреб в охапку и унес в спальню.

Через час, когда они вышли к завтраку, Хелен по настоянию Александра все же надела под пеньюар кружевную рубашку. Хотя нельзя сказать, что была этим довольна: графиня любила себя обнаженную. Намазывая масло на кусок ароматного свежего хлеба, она сказала как бы между прочим:

– А я вспомнила, где ее видела. Правда, мельком.

– Кого, дорогая? – благодушно вопросил князь, принимаясь за кофе.

– Твою «Неизвестную».

– Где? Когда? – поперхнулся князь.

– Позавчера, в Малом Эрмитаже. Она прогуливалась с какой-то пожилой красивой дамой, и они мило беседовали. Правда, по-русски.

Князь закурил, откинулся на спинку стула и задумчиво сказал:

– Если она в Петербурге, значит, и муж ее тоже здесь. Жаль, не знал…

– Так она замужем?

– Я же говорил, что это – образ идеальной жены.

– А почему бы тебе не жениться на мне?

Князь такого коварства явно не ожидал. Прежде чем ответить, он указал лакею, прислуживавшему за завтраком, на свою пустую чашку – тот поспешил ее наполнить горячим кофе, отхлебнул, обжегся и погрозил лакею кулаком. После чего затянулся сигарой. Графиня ждала, иронически наблюдая за его нравственными мучениями. Наконец князь внутренне собрался:

– Ну, во-первых, ты уже замужняя дама…

– Развод у нас – не проблема, – быстро отбила она.

– Возможно. А во-вторых, мне все-таки кажется, что ты – шпионка.

– Как у вас, по-русски, говорят: кажется – перекрестись.

– А ты откуда знаешь? – облегченно засмеялся Барятинский. – Ты же по-русски ни бум-бум.

– Читала в какой-то переводной книжке, – невозмутимо парировала Хелен, заканчивая завтрак большим красным яблоком.

– Что-то я очень сомневаюсь, что существуют переводные книжки с русского на английский или французский.

– Напрасно. Я читала повести вашего Карамзина на английском. Ты мне так и не ответил прямо на прямой вопрос.

– Отвечу. Ты мне слишком нравишься, чтобы на тебе жениться. – И князь снова засмеялся, явно довольный своим заявлением.

– Что-то плохо вяжется с «идеальной женой», – саркастически заметила Хелен. – Впрочем, я не навязываюсь. Меня вполне устраивает то, что я тебе очень нравлюсь. И то, что мы вместе едем на Кавказ. Думаю, даже мой муж будет этим доволен.

2

Екатерина Николаевна бывала у великой княгини Елены Павловны чуть ли не ежедневно. Ну, по крайней мере, не реже трех раз в неделю. В первый визит по приезде в Петербург они с Николя прибыли вместе – преподнесли в подарок большой шлифованный кусок минерала, похожего на фиолетовый мрамор, и «букет» голых веток багульника. «Мрамор» не имел своего названия – его случайно нашли в Забайкалье в таежном ручье приисковые рабочие золотопромышленника Кузнецова, а Ефим Андреевич преподнес его генерал-губернатору как раз перед своей рановременной кончиной – словно попрощался, напомнив, какие богатства таятся в дикой тайге.

Странный и необычайно красивый «мрамор» Николай Николаевич попытался назвать «еленит», но великая княгиня воспротивилась.

– Насколько я знаю, – сказала она с обезоруживающей улыбкой, – название минералу дает нашедший его геолог, причем нашедший не отдельный кусок или кристалл, а месторождение. Поэтому с названием подождем[42].

А вот «букет» багульника Елена Павловна приняла с большим недоумением.

– Прикажите поставить ветки в свежую, но не холодную воду, и через несколько дней вы увидите, что произойдет, – сказал Муравьев.

– А что произойдет? – совсем как любопытная девочка поинтересовалась великая княгиня.

– Появятся изумительно красивые цветы, – сказала Екатерина Николаевна. – Как раз под цвет этого безымянного минерала. Только не надо их нюхать – может стать дурно.

Багульник расцвел уже на третий день, вызвав неподдельный восторг великой княгини.

– Я не видела ничего более красивого, – поделилась она с Муравьевой, пришедшей с визитом. Елена Павловна пригласила ее бывать в любое время, но Екатерина Николаевна не хотела показаться назойливой и, как ей ни хотелось встречаться чаще с умной, деликатной, необычно дружелюбной женщиной, она старалась делать небольшие перерывы.

– А у нас в Сибири весной все сопки розовые, – сказала Екатерина Николаевна, мимолетно порадовавшись тому, как легко и естественно у нее вышло «у нас в Сибири».

Но, оказывается, естественность эту заметила и великая княгиня.

– Вы совсем обрусели, милая Катрин, – улыбнулась она. – Как, впрочем, и я. Правда, мы, немцы, усваиваем русское гораздо быстрее других народов. Может быть, потому, что наши предки были довольно близки друг другу. Но что меня безгранично удивляет, так это способность русских любые нации растворять в себе. Поэтому я не верю в трехсотлетнее татаро-монгольское иго: за это время любые татары и монголы стали бы русскими народами.

Екатерина Николаевна с удовольствием и интересом слушала великую княгиню, которая могла свободно разговаривать на любую тему, и обо всем у нее было свое мнение. Особенно понравилась ей экскурсия по Малому Эрмитажу, история возникновения музея, которому Елена Павловна предрекала великое будущее, считая, что со временем весь царский дворец станет единым хранилищем сокровищ искусства и культуры. Музей был чудом спасен во время грандиозного пожара Зимнего дворца в 1837 году, когда за три дня огненного пиршества от роскошного здания остался обугленный остов. Многие тогда считали, что будет строиться шестой Зимний (до этого за сто лет сменилось четыре, этот был пятый – творение великого Растрелли), однако император приказал восстановить дворец в прежнем виде, и два русских архитектора, Василий Стасов и Александр Брюллов, совершили невозможное – за два года вернули зданию прежний облик, а внутри сделали даже лучше, чем было.

– Государь просто физически страдал, видя то, что осталось после пожара. Он восхищался гением Франческо Растрелли, бесконечно любил Зимний, говорил мне, что гармония дворца со всей столичной архитектурой настраивает гармонию человеческого духа, и не мыслил, что можно построить что-либо равное. Вообще Николай Павлович – удивительный человек! Он почему-то все время скрывает свою доброту. Хочет выглядеть перед людьми суровым и неприступным – у него с детства такое представление об императорах, – а на самом деле он нежный, веселый, великодушный…