— Значит, я могу? — спросила Зоя у сестры Валерии.

— Можешь, — ответила та. — А теперь ступайте с Богом, милые. Поздно уже, вам отдыхать пора…

— Подождите! — вдруг воскликнула Зоя. — А вы можете сказать, каково было ваше имя до принятия монашества?

Сестра Валерия улыбнулась:

— Это ни к чему. Я скажу лишь, что то мое имя не было истинным…

И вдруг не стало ни сестры Валерии, ни домика-библиотеки, а был берег какой-то реки, подернутый молочным туманом. Зоя стояла рядом с Ольгой, стискивая в руке крест…

— Вот вода, — повторяла и повторяла Зоя. — Вот вода…

И на этом сон кончился.

Когда Ольга проснулась, то долго бездумным взглядом изучала открывшееся ей белое пространство. Потом она поняла, что это потолок, на котором лежат световые блики от пронизанных солнечными лучами заиндевевших окон. Ольга повернула голову, и выяснилось, что она лежит в собственной постели у себя дома.

— Сеня, — позвала она мужа. Голос слушался на удивление, а вот все тело стонало, словно его топтали. И ноги гудели, будто прошли многие сотни километров. — Сенечка!

— Арсений на службе, Оленька, — к постели подошла Любовь Николаевна, улыбнулась ободряюще, — а пока я с тобой посижу. Как ты себя чувствуешь?

— Терпимо, — чуть покривила против истины Ольга. — Жить можно.

— Может, чаю приготовить? Или омлет?

— Так ведь пост же! Чай с постным печеньем. И вермишель «Роллтон» — вот и вся еда.

— Оля, больным можно поста не соблюдать.

— А я не такая уж и больная, — улыбнулась Ольга. — Сейчас встану.

— Лежи! — строго сдвинула брови Любовь Николаевна. — Чай принесу, чайник как раз вскипел. А если по деликатному делу, то я провожу.

— Да я же почти хорошо себя чувствую!

— А вдруг у тебя сотрясение мозга?

— С чего?! — искренне изумилась Ольга. — Если вы думаете, что я…

— Не торопись, — остановила ее Любовь Николаевна. — Давай сначала чай, а потом разговоры.

— Нет, погодите, Любовь Николаевна… Ах, какой сон мне снился. Про монастырь, про Зою. Мы с ней паломничали.

— Да уж, действительно сон, — заметила Любовь Николаевна.

— «Вот вода», — прошептала Ольга, словно пробуя на вкус последние слова своего сна. — Почему мне так знакома эта фраза?

— «Вот вода»? — переспросила Любовь Николаевна. — Это же из Деяний Апостолов. Когда апостол Филипп встретил едущего на колеснице вельможу царицы Кандакии,. то вельможа после разговора с апостолом подъехал к воде и сказал: «Вот вода, что препятствует мне креститься?» Тогда апостол крестил его.

— Теперь понятно, — сказала Ольга. — В последнее время меня очень заботит вопрос о возможности крещения для тех, кто… Ах, если бы сны сбывались! Хоть иногда.

— Мечтательница ты, Олюшка, — улыбнулась Любовь Николаевна. —Деток тебе с Арсением надо, и пройдут твои мечтания.

— Да когда же их заводить-то, деток? — фыркнула Ольга. — То Арсений служит, то пост, то постный день, то праздник! Скоро будем жить поистине как брат с сестрой…

— Ничего, найдется время. — В улыбке Любови Николаевны мелькнула едва заметная хитринка. — У нас вон с батюшкой — пятеро…

— О нет, на такие подвиги я не способна!

— Не зарекайся, — вздохнула Любовь Николаевна. — Ну, смотрю, ты и впрямь приободрилась. Тогда идем чаевничать.

Чай был очень неожиданным на вкус, травянисто-сладковатый и со странным ароматом.

— Что это? — удивилась Ольга, рассматривая чай в своей чашке.

— А! — торжествующе улыбнулась Любовь Николаевна. — Это мое новое приобретение. Называется ройбуш.

— Что за зверь?

— Это кустарник такой южноафриканский. Красный. Очень полезный при нервных расстройствах и ослаблении организма.

— Да? Ладно. А как этот кустарник красный африканский у нас в Щедром появился? В совхозе Кривая Мольда вывели?

— Нет, Оля, ты, видно, давно в торговых рядах не была. На днях открылся замечательный чайный магазин. Называется «Одинокий дракон». Там такой ассортимент! И продавец удивительно вежливый и знающий молодой человек. И натуральный китаец, представь себе! Глаза желтые, прямо как янтарь! А по-русски замечательно говорит. Мы с ним побеседовали, мне же интересно, каким это ветром в наши глухие края его занесло. Оказывается, у него тут когда-то жили родственники. До революции стояла в торговых рядах лавка старого Пэньчаня, вот этот молодой человек его дальний потомок. Решил тоже открыть тут торговлю. Он-то мне и посоветовал купить ройбуш, а ты же знаешь мою слабость к чаю…

— Да-да… Любовь Николаевна, а про вчерашнее событие ничего не слышно нового?

— Официально — ничего. Ни по местному радио, ни по телевидению. Да ты и сама подумай, зачем в. городе панику поднимать. А Зоя твоя раным-рано уже была у вас, разговаривала с Арсю-шей, просила передать, чтоб ты не волновалась. Этого зверя их Стая арестовала, его тайно вывезут и, скорее всего, уничтожат. Зоя говорит, это был безумный оборотень.

— Бешеный?!

— Бешеные — собаки, а оборотни — безумные. Плохо только, что он Зою ранил.

— Ой, Боже, она может от него заразиться безумием?! А что же делать?!

— Она сказала, сорок дней специальные инъекции себе будет колоть, так что все должно обойтись… Ох, Оля…

— Что?

— И угораздило тебя иметь такую подругу.

— Любовь Николаевна, это неправильно — говорить так! Я Зою знаю, и она, может быть, больше человек, чем все мы! Она не убийца, она не зверь в самом ужасном смысле слова…

— Тем не менее у нее, как и у любого зверя, нет бессмертной души. А святые отцы говорили, что звери — это то же, что и земля, прах.

— Нет. Я еще помню: «Блажен, иже и скоты милует»! Ох, пожалуйста, не надо сейчас этих богословских разговоров…

Ольга нервно потерла виски.

— Что, голова кружится? — сразу спросила Любовь Николаевна, испуганно глядя на молодую женщину.

— Нет, нет… Думаю, мне нужно позвонить Зое. Поговорить с ней обо всем, что случилось…

Однако Зоя была не из тех нелюдей, которые для того, чтобы навестить подругу, дожидаются специального приглашения. Она явилась сама, смущенная и сияющая одновременно.

— Здравствуйте, — сказала она. — Извините, что помешала. Оля, ты как, хорошо себя чувствуешь?

— Вполне. Хочешь выпить ройбуш? Любовь Николаевна принесла, вот пробуем его на вкус… Что-то вроде чая.

— Да, спасибо. — Зоя приняла из рук Любови Николаевны чашку, отпила, похвалила, но взгляд ее был при этом рассеянным, а мысли явно бродили где-то за тридевять земель.