век достаточный набор аналитических инструментов для обращения с данным предметом (создавая впечатление, будто познать Горную Страну принципиально возможно)?

Авторы мемориалов и отчетов о состоянии Горного Края, появившихся вслед за первым мятежом якобитов в 1689–1691 гг., сумели, конечно, подметить некоторые наиболее очевидные черты горского общества. К потенциально мятежным этнографическим характеристикам были практически бесспорно отнесены клановая система («удерживавшая горцев во власти вождей»), патриархальные обычаи («подменявшие в крае закон»), приверженность «папизму» (препятствовавшая «истинной евангелизации Хайленда»)[463]. Нетрудно заметить, что эти черты вполне соотносились (единство противоположностей) с привычной для писавших британской действительностью. Об этом свидетельствует само преобладание британской терминологии. Хайлендские термины либо дополняли ее, либо сопровождали.

Уже генерал Маккей предпослал своим «преимуществам горцев» обстоятельное изложение «революционной» версии политического конфликта в Шотландии, звоном палашей и залпами мушкетов отозвавшегося и в Горной Стране (указанные генералом «преимущества горцев» в таком контексте служили скорее пояснением к затруднениям революционного устроения в Шотландии, нежели полноценной этнографической зарисовкой)[464].

Сложнее дела обстояли в том случае, когда объект описания не имел соответствия в опыте автора. В таком случае местные термины появлялись в тексте как оригинальные самостоятельные единицы («клан», например, или «вождь»)[465]. Понятийно-терминологическая система, сформированная иной социальной средой, неизбежно отражала реалии горского общества неточно и неполно, но в данном случае особенно важно другое. Рапорт командующего (как и мемориалы и отчеты его современников) наглядно демонстрирует особенности этнографических изысканий чинов и агентов Лондона в Горном Крае на раннем этапе решения «Хайлендской проблемы».

Эти первые этнографические описания охваченной мятежом якобитов Горной Шотландии, видимо, и не преследовали цели адекватного отражения горских реалий. Задача, как представляется, заключалась в другом — поместить эти реалии в британские рамки (сначала — текстуально, затем — политически, экономически, социально, культурно), отбросив все, что в них поместить не получается. Этнографическое упрощение позволяло свести естественные отличия горцев к некоторым особенностям их военного дела, а образ жизни в горах — к яркой и запоминающейся иллюстрации верности выбранного британскими королевствами после Славной революции курса и вполне определенных предложений по его корректировке — укреплению позиций тех или иных политических «партий»[466].

Этнография «Хайлендской проблемы» в этот период, таким образом, вполне соответствовала общему курсу правительства в отношении Горной Страны. Договориться с вождями и магнатами края, сделав наиболее лояльных и влиятельных из них пенсионариями Лондона, и так поддерживать мир в Горной Шотландии на расстоянии — «благотворное пренебрежение», опробованное не только в Северной Америке и, как и в британских колониях по ту сторону Атлантического океана, вызвавшее в крае вооруженный мятеж. Интеллектуальная колонизация Хайленда вполне соответствовала такой робкой политике. Этнографические сведения о «взбунтовавшемся» горце не только собирались, но и использовались по случаю (до поры крайне редкому, поскольку власти полагали возможным снять «Хайлендскую проблему» с повестки дня с помощью выплаты пенсий).

Осенью 1715 г. обе стратегии (и интеллектуальная, и политическая) потерпели сокрушительное поражение, когда горцы примкнули к поднявшему штандарт Якова Стюарта графу Мару, перешли англо-шотландскую границу и двинулись маршем на Лондон[467]. Непонимание прагматики чужой культуры приводило к порождению фиктивной событийности в описаниях реалий Горного Края, превращая этнографические комментарии в сложно устроенный компаративный дискурс, представлявший «взбунтовавшегося» горца скорее интуитивно и опосредованно.

Неспособность властей понимать и принимать реалии Горной Страны приводила к плачевным последствиям. Категория «Горной войны», вероятно, могла бы открыть перед военными и гражданскими чинами широкие познавательные возможности в качестве своеобразной этнографической основы дальнейших поисков решения «Хайлендской проблемы». Однако генерал Маккей, едва обозначив искомые «преимущества горцев», уже в 1690 г. покинул Шотландию и отбыл в Ирландию, с «Шотландских войн» на «Ирландскую» (при этом необходимо отметить, что «Горная война» подразумевала не только географию, но и этнографию конфликта, в то время как «Шотландские войны» и «Ирландская война» определяли исключительно театры военных действий в 1689–1691 гг.)[468]. «Общие замечания…» теперь уже бывшего командующего были правительством лишь приняты к сведению.

Революционные власти, конечно, учитывали особый характер социальной, экономической, политической природы противника в шотландских горах. Соглашение о прекращении военных действий в Хайленде от 30 июня 1691 г. (до октября 1691 г.) учитывало позиции не только уполномоченных представителей Якова Стюарта и Вильгельма Оранского, но и вождей горных кланов[469]. Присяга на верность протестантскому престолонаследию как условие амнистии должна была приноситься каждым вождем в отдельности и за весь клан целиком. Организованное властями истребление МакДоналдов из Гленко 13 февраля 1692 г., вождь которых «не успел» в отведенный срок присягнуть на верность новому королю, также подтверждает, что правительство намеревалось разговаривать с горцами на «свойственном» Горной Стране, как полагали в Эдинбурге и Лондоне, языке репрессалий[470].

Однако если под интеграцией Горного Края иметь в виду его модернизацию и «цивилизацию», необходимо признать, что долгое время этнографические сведения использовались правительством скорее с целью более эффективного подкупа местных вождей и магнатов и патронажа.

Генералы, подумывавшие о политической карьере, и политики, вынужденные порой примерить военный мундир, желали хоть какого-то подобия привычной европейской войны. Так, генерал Маккей, ведя переговоры с якобитами, старался придать им типичный характер соглашений между командующими регулярными армиями, желая, видимо, как можно скорее окончить «умиротворение» Хайленда. Вильгельм Оранский рассматривал события в Горной Шотландии как досадную помеху своей военно-политической активности на континенте во время Девятилетней войны 1689–1697 гг. и также желал скорейшего «умиротворения» края, настаивая на военном решении (хотя бы временном устранении) «Хайлендской проблемы».

В результате в условиях крайне схематичной, набросками, разработки аналитической категории «Горная война» это желание приводило к опасным решениям. Военная машина европейского государства эпохи раннего Нового времени, созданная «Великой огнестрельной революцией» и рассчитанная на нанесение противнику ущерба, достаточного для принятия им политического решения, не могла в местных условиях добиться успеха шаблонно. Пестрота политической карты Хайленда приводила к тому, что для вооруженного умиротворения Горной Страны британское военное присутствие потребовалось бы в каждом ущелье. Лояльность горцев определялась, как правило, вождями и магнатами, что неизбежно дробило вторгавшуюся в Горный Край регулярную армию[471]. В Лондоне, однако, на горцев долгое время смотрели как на обычных мятежников, и потому нетрафаретные поступки последних часто ставили правительство в тупик.

Последствия ждать себя не заставили. Уже 27 июля 1689 г. в битве при Килликрэнки возглавивший проякобитские кланы виконт Данди наголову разгромил войска генерала Маккея. Как и во времена Джеймса Грэма, «Великого маркиза Монтроза», в 1644–1645 гг., Клэверхауз собирал войско под штандарт «истинного короля», разжигая давнюю и глубоко укоренившуюся вражду кланов Западного Хайленда к дому Аргайл и всему клану Кэмпбелл вообще[472]. А отличавшее его, как и маркиза Монтроза ранее, глубокое