знание гэльской культуры позволяло достаточно широко использовать подмеченные генералом Маккеем «преимущества горцев» (прежде всего способность к стремительным маршам по горам и долинам Хайленда).

Хотя для самого виконта Данди необходимость скорее одержать решительную победу, обусловленная иррегулярным характером его всегда готового дезертировать войска, и необходимость следовать гэльской военной традиции, предполагавшей личное участие военачальника в битве, закончились смертельным ранением при Килликрэнки и обретением романтического ореола, созданного бардами и участниками схватки с дрогнувшими войсками генерала Маккея 27 июля 1689 г.[473]

Первым при Ганноверах, кто испытал на себе тяжелые последствия игнорирования этнографических и географических особенностей «Горной войны», оказался герцог Аргайл. Военный опыт и придворные интриги привели его к назначению на незавидный пост командующего королевскими войсками в Шотландии в то самое время, когда граф Мар поднял в Браэмаре в сентябре 1715 г. штандарт изгнанных Стюартов. «Рыжий Джон Сражений», как прозвали герцога Кэмпбеллы, оказался «нужным человеком в нужном месте и в нужное время», сумев, располагая изначально силами всего в 1600 человек, сдержать продвижение почти 12 000 мятежников[474].

Накануне решающего, хотя и нерешительного сражения при Шериффмуре 13 ноября 1715 г. за имевшие стратегическое значение переправы через реку Форт, открывавшие основной армии якобитов путь на равнины южной Шотландии, к Эдинбургу, и в Англию, к Лондону, герцог отправил одному из своих сторонников в британском парламенте, эсквайру Уильяму Стюарту, весьма любопытное в этом смысле письмо.

Отправившись прямиком из столицы на охваченный мятежом север Британии, новоиспеченный командующий обнаружил по прибытии характерные исторические параллели между событиями в Шотландии и недавней историей мятежных окраин некоторых европейских держав, особо отметив (графически), что «мятежники в Венгрии совсем недавно потребовали привлечения свыше сорока тысяч войск Императора вместе с несколькими его лучшими офицерами в течение нескольких лет и что Камизары вынудили короля Франции отправить против них трех разных маршалов и значительное число войск, монсеньор Виллар и герцог Бервик были среди них, и монсеньор Виллар покончил наконец с мятежом, заключив договор»[475].

Начало XVIII в. для ведущих европейских держав ознаменовалось мятежами и волнениями на внутренних окраинах. В 1703 г. в Верхней Венгрии вспыхнуло антигабсбургское восстание под руководством трансильванского князя Ференца II Ракоци и Имре Тёкёли, завершившееся в 1711 г.[476] На юге Франции, в Севеннах, в 1702–1704 гг. поднялись камизары (название, как полагают, происходит от «камзола», одежды восставших, или от «camisade» — «ночное нападение врасплох»), возмущенные отменой Нантского эдикта о веротерпимости в 1685 г. и репрессивными мерами королевского интенданта Бавиля[477]. В российских пределах взбунтовалось казачество, поддержавшее Кондратия Булавина в 1708 г., выступление гетмана Ивана Степановича Мазепы в 1709 г. и «бунташные» настроения в Запорожской Сечи[478]. Несмотря на завершивший Войну за испанское наследство Утрехтский мир 1713 г., каталонцы отказались сложить оружие, что привело к короткой, но кровопролитной военной кампании французской и испанской корон в 1713–1714 гг., чтобы вернуть Каталонию Мадриду.

Великобритания, едва появившись на политической карте, столкнулась с очередной попыткой поддержанного в Горной Шотландии якобитского заговора в 1708 г., целью которого являлось возвращение на престол изгнанных в ходе Славной революции Стюартов. При этом следующий якобитский мятеж с опорой во многом на горные кланы вспыхнул уже в 1715 г., а затем еще один в 1719 г. Последнее вооруженное выступление сторонников «короля за морем» на британской земле произошло в 1745–1746 гг.

В этой связи обращает на себя внимание тот факт, что в перечисленных случаях речь идет об относительно недавно инкорпорированной периферии, по-прежнему заметно отличавшейся от центра «нравами и обычаями», одними из основных критериев «цивилизованности» в эпоху Просвещения и пока еще непобежденного на европейских окраинах «варварства». Компаративный анализ представляется логичным методологическим решением поставленной проблемы. Однако это перспектива отдельного, самостоятельного комплексного исследования. Для нас же особенный интерес представляют примеры, к которым в письме обращается герцог Аргайл.

Пристальное внимание к событиям в Венгрии, Франции и Шотландии в начале XVIII в. позволяет не только сопоставить характерные черты, особенности окраинной политики Вены, Парижа и Лондона. Речь идет о возможности составить определенное представление о том, как облеченные официальными должностями подданные британской Короны воспринимали события в Европе в свете мятежей якобитов, один из которых вспыхнул всего четыре года спустя после заключения Сатмарского мира 1711 г., положившего конец восстанию Ракоци. Представление британских чинов о мятежах в Венгрии и Франции и рецепция опыта умиротворения королевства св. Стефана и французской политики в Севеннах во время восстания якобитов открывают интересные возможности для анализа восприятия ими окраинной политики европейских держав.

Итак, перед нами, казалось бы, сюжет из области военно-политической истории Европы, и герцог сам призывает знать меру в сравнениях «как в том, что касается численности мятежников, так и в значимости их вожаков», не желая выступать провозвестником того удручающего для Лондона факта, что значительная часть шотландских подданных Георга I Ганновера не хотела видеть его своим королем[479].

Однако компаративный контекст, в который автор помещает свой рассказ, позволяет заключить, что ко двору и парламенту (через письмо к Уильяму Стюарту) обращался не столько командующий королевскими войсками в Шотландии, сколько вождь и магнат в Горной Стране, понимавший, что само существование армии якобитов напрямую связано с тем, насколько решительную позицию займут британские власти. Клан Кэмпбелл служил отличной иллюстрацией такого положения вещей. Джон Кэмпбелл из Гленорхи, 7-й граф Кейтнесс, 1-й граф Брэдалбейн и Холлэнд, уже поднялся на мятеж. Еще два влиятельных младших вождя в клане, Джеймс Кэмпбелл, 5-й баронет Эхинбрек, и сэр Данкан Кэмпбелл, 7-й лэрд Лохнелл, едва не примкнули к якобитам, переменив решение в последний момент[480].

С точки зрения сравнительной и взаимосвязанной истории империй этот франко-венгерский сюжет не только подтверждает, что схожие ситуации на окраинах порождали схожие практики центра и/или их прямые трансферы как в «континентальных», так и в «заморских» империях (приобретавшие, разумеется, своеобразие и новое качество под влиянием местной специфики), но и показывает, в каком контексте ответственные за умиротворение Горного Края чины видели, интерпретировали и оценивали «Хайлендскую проблему» в первой половине XVIII в.

С точки зрения формирования и развития этнографии в Европе раннего Нового времени и ее применения на практике в политических целях, а также в контексте восприятия современниками особенностей мятежей в Венгрии и Севеннах в начале XVIII в. представляется весьма любопытным, как тот же маршал Виллар поддразнивал в письмах генерал-лейтенанта Пьера Дезаллёра, представлявшего Людовика XIV в лагере Ракоци, удивляясь, «как человек, прошедший службу в пехоте, приспосабливается к этим маленьким татарским войнам»[481].

При этом маршал Франции подразумевал, что у восставших нет регулярной военной организации, и писал о «различиях между германцами