Потом поднялся и, шатаясь, как невзрослый медведь после спячки, выбросился в коридор и, спотыкаясь, вышел из партячейки. А Арсений устремился за ним.

Некоторое время Юлий, а за ним на дистанции в десять шагов и Арсений – бродили бесцельно по сморщенным вечерним переулкам, дважды или трижды Юлий направлялся, что-то бормоча, наперерез рявкающим сигналами машинам, и географу удавалось, мягко поправляя Юлия за локоть, вновь направлять того на бесцельный безопасный маршрут. Наконец они устали, барабанщик споткнулся и приземлился на какую-то скамью. Туда же опустился и отдувающийся географ.

– Что Вы за мной ходите? – тихо, незнакомым голосом просипел Юлий.

– Я почти в Вашей сейчас ситуации, вот и хожу, – ответил Полозков.

– Я не в ситуации, я нигде. И, главное, барабан полностью развалился.

– Ну, да. А у меня глобус дома сломан. Она страшно на меня обиделась, моя женщина, и отдубасила глобусом. Да и я убить ее, как говорится, готов.

– Убить? – поднял глаза Юлий. – Ну и убейте. Останетесь с глобусом.

– Это так. Просто поговорка. Ничего я подобного не совершу, все равно ведь люблю ее. Зачем мне оставаться без нее с этой любовью.

– С какой Любовью? А… ну да. Все равно, – согласился Юлий. – И с древними собранными историями.

– Хотя, я мог бы отвлечься худо-бедно. Рассмотреть истоки эллинизма с точки зрения всеобщей любви и Атлантиды. И даже, – тихо прошептал географ, боясь, что его примут не совсем адекватно, – обмозговать легенду о периодической гибели земных цивилизаций за миллиар лет. Это бы меня увело от боли.

– Куда увело? Какой миллиард? – не понял Юлий, думающий о сиюминутном.

– Есть подозрение, – произнес географ, вращая, как агент, глазами, – что во время бега земли великие цивилизации вместе с любовью, вазами, цветами и слипающимися моллюсками возникали не раз.

– Не раз? Два?

– А потом гибли под напором катастроф: технических взрывов магмы, великих обледенений или исчезновения атмосферы. Это, знаете, Юлий, случайность, что мы еще ходим, дышим и встречаем прекрасных девушек, которые готовы отдать за нас все.

– Что все? – шмыгнул носом Юлий. – Зачем? Чтобы я газ открыл? Я и так еле брожу. И мне маму жалко.

– Какой газ? Газы уже все открыты учеными. А… если бытовой. Так это чепуха. Я, думаете, к газу не подходил. И не раз. А потом зажгу, поставлю чай, и давай вспоминать прекрасные дни. Когда мы вместе ходили…

– По партийным делам?

– Ну! – утвердил молодежно географ. – По студенческим. Она меня страшно обидела, с этим…

– С другим? – посмотрел на географа Юлий, и щеки его затряслись.

– Ага, – по студенчески подтвердил Арсений. – Но и я ведь хорош гусь. Сделал все, чтобы наказать ее хуже любого злодея. Вернее, ничего не сделал. Мне как теперь быть?

– А мне? – эхом повторил студент.

– Вам то чепуха, все понятно. Один выход.

– Куда?

– Да никуда, – припечатал географ. – Если вы ее сейчас бросите, она опять погибнет.

– Ага. А я разве – гусь?

– А как же. И вы гусь. Если она Вам нравится, так прямо и скажите – нравишься мне, и никуда от меня впредь не отходи, раз не умеешь. А подарки будем вместе выбирать.

– Будем? И стихи, и барабанить. Она ведь очень настрадалась – и кто у нее теперь друг. Только я.

– Ну! А то, что девушка из побуждений где-то и оступилась, так без любви это и не главное. А то закончится очередной природный цикл, наползет на землю оледенение или оторвется кусок солнца. Или загриппуем все от кур. Будете тогда мотаться, ища друг друга, как ошпаренные, и вспоминать, как по глупости нашей расстались и расплевались, затая обиды.

– Вам-то легко, – обиделся Юлий. – А я о ней думать больше не могу, и не думать – тоже заболею. Уже заболел, – пощупал гудящую голову барабанщик.

– И не думайте, какой в думах прок. Идите сейчас домой и спите. Или не спите, ворочайтесь. А завтра протянете ей руку, скажете: " Я больше о тебе не думаю, просто пришел. Пошли вместе на партийное задание"

– А то " Белые наливы" сгниют, – с надеждой улыбнулся Юлий. – Но я ведь теперь до нее дотронуться не смогу.

– Сможете, – нагло заявил географ. – Еще как сможете, по жизни. Как дотронетесь, она сама, как букет, расцветет. Вот увидите.

– Тогда я пошел домой? – вскочил Юлий.

– Доброго пути, – напутствовал юбиляра географ.

Но все же некоторое время, стараясь витать в темноте, он следовал за юбиляром и потом понял, что Юлий бредет, изредка спотыкаясь, куда угодно, только не домой. Тот шел, пошатываясь от рюмки выпитого кислого вина, только в одно место – к квартирке сине-зеленых. И только тогда Арсений отправился восвояси.

У двери офиса, на коврике, сжавшись и кутаясь в куртку, сидела Элоиза. Она посмотрела на Июлия и тихонько заплакала.

– Что ж Вы здесь сидите? – спросил Юлий, прокашливая горло.

Элоизе некуда было идти. Она тоже вслед за Июлием выбежала из партийной квартиры и долго бродила по опасным улицам. К Эвелине Розенблюм было уже не дойти, слишком поздно. Та, скорее всего, отправилась под красный фонарь, а дочке Краснухе наказала никому не открывать. Да и нечего было Элоизе там делать, так ей осточертел и ночной фонарь, и пахнущие рыбой рожи, и вся эта местность, глухая и нищая. Здесь, на партийных буйных митингах, под ветром площадей она совсем по другому видела себя – свободной и гордой девушкой, которая может распоряжаться собой сама, может быть, впоследствии и медсестрой, или сестрой милосердия. Поэтому захотела она вернуться, так как никто ее пока из ночных сторожей не увольнял. Но войти, как будто была воровка, не смогла. И уселась на пороге.

Подошедший Юлий поглядел сверху на плачущую особу и, сочтя это неудобным, уселся рядом на коврик возле входной двери квартиры. И тоже взялся тихо и беззвучно плакать, даже нет – он просто сидел и молчал, а слезы иногда выбегали из его глаз и слетали, орошая щеки, вниз. Так сидели они рядком какое-то время, пока не дунул склизкий сквозняк и противно потянуло из соседней квартиры холодным жареным. Тогда Юлий неловко, тяжеловато поднялся и спросил:

– Что ж сидите? Замерзнете, – повторил студент.

– А что ж мне делать, Июлий? – подняла глаза девушка.

Барабанщик протянул руку и помог ей подняться.

– Я больше о тебе не думаю. Просто пришел. Так соскучился, – прошептал Юлий.

А девушка опустила лицо ему на куртку, где грудь, схватилась за нее розовым бледным маникюром и умолкла.

Всю ночь молодые люди просидели в офисе за чаем, не смея тронуть словами все произошедшее, не обсуждая ничего, только почитывали иногда друг другу распечатанные сказки про исчезнувшую и канувшую в средиземноморских волнах страну.