возвращаться опасно. От невольного запрета злость становилась все чернее и чернее, напирала тугой волной изнутри.

Анчутка нерешительно потоптался рядом. Давилка явно был раздражен, жгучие глаза его с красными прожилками угрюмо блестели под отекшими веками, запекшиеся от сухости губы кривились в злой ухмылке.

– Ну идиоты, – рявкнул Михан. – Зачем рожи свои светите? Чтобы потом она в милиции насвистела про вас? Идиот, лопух деревенский. Соломой башка набита, – Давилка зло ощерился. – Я же сказал, чтобы тихо сидели и не высовывались. А ты еще и в гости к ней потащился?

Яшка кивнул в ответ, не поднимая глаз на Давилку.

– Хоть завалил ее? – От недоуменного взгляда мальчишек бандит презрительно расхохотался: – Вот ты рюха! Ушел просто так? Думал, старуха сиротку пожалела? – Он приблизился к изумленным голубым глазам и зашептал с придыханием: – Она хотела, чтобы ты ее завалил, подол ей задрал. А ты чушок… Только и можешь, что коровам хвосты крутить. Давайте сюда ваши слепки и пошли вон! У кинотеатра в субботу без выкрутасов хоть дойдете? Или вам сопли надо подтирать, каждый шаг объяснять?! Чего молчишь?

Давилка отвесил Яшке подзатыльник, потом схватил за ворот Кольку и протащил к калитке. Преувеличенно громко постучал ладонью по доскам:

– Вот, вот выход. Сюда надо идти, валить подальше и носы свои не показывать до субботы. Понятно тебе? Или такой же идиот, как твои дружки? А? Чего молчишь? Язык проглотил? Так жрать хотел? Голодно честным жить, да, Малыга? Ты же не хочешь вором быть, ты ж тут зубами скрипел: не буду больше квартиры грабить. А что, за честность не кормят? Чем сестру накормил, а? Галстуком пионерским? – Михан выплевывал обидные слова прямо в лицо мальчишке, краем сознания отмечая, как наливается кровью его лицо, сжимаются кулаки. Ну ударь же, давай! Рвалось изнутри желание крови, драки, чтобы выплеснуть скопленную черную злость. Но Колька вдруг поднял равнодушные глаза, выдохнул спокойно:

– Хочу быть вором, хочу как ты. Грабить и убивать.

От его хладнокровия домушника будто сбило с ног. Он шагнул назад, процедил сквозь зубы:

– Пошли вон.

Друг за другом с понуро опущенными после унизительных слов урки головами ребята вышли на улицу. Их обидчик толкнул между лопаток идущего последним Яшку и громко хлопнул деревянной дверью.

Наблюдавший из сарая эту сцену Череп поморщился: кажется, пора заканчивать их партнерство с Давилкой. После убийства старика тот совсем потерял самообладание и спокойствие, которые так нужны в воровском деле. Боится милиции, засел словно крыса в сарае, срывается на подельников. С такими нервами легко совершить ошибку, ведь удачное преступление требует тонкого расчета и ювелирного исполнения. «Сегодня же все упакую, а завтра, как только этот распоясавшийся урка уйдет на дело, найму подводу и перевезу добро на другую квартиру. Так, чтобы и следов не сыскать. Настало время готовиться к выходу из игры».

Глава 11

Оля проснулась от утренней сырости, прокравшейся под одеяло. В коридоре раздался строгий голос матери:

– Я уехала. У меня ЧП на работе, – и хлопнула входная дверь.

Оля перевернулась на другой бок, фыркнула сквозь сон: у нее каждую субботу ЧП, то и дело срывается и ни свет ни заря едет на свою фабрику. И тут же словно тем же сырым сквозняком сдуло сон – суббота! Сегодня она должна пойти к квартире Альберта и убедить Кольку не брать продукты. Надо просто объяснить Коле, что он совершает ошибку!

Новая волна стыда накатила от воспоминаний, как Пожарский почти ее послушал. Но потом она все испортила. Ну почему при виде него она, всегда такая уверенная в себе, привыкшая выступать перед целым классом или даже школой, вдруг теряется и говорит глупости?

Оля резко села на кровати, в голову пришла новая мысль. Ей надо написать речь, те слова, которые она скажет Коле. Выучить, повторить перед зеркалом, потом снова повторить, исправить и снова повторить, пока они, эти слова, не станут четкими и точными. Принцип долгой волевой тренировки она выучила уже в пять лет.

Совсем маленькую Олю когда-то дедушка водил на каток. Она в белых миниатюрных снегурках крутилась, разгонялась и старалась повторить за красивыми фигуристками, что тренировались перед малышней, каждое их движение. Дедушка улыбался в седые усы забавным девчоночьим ужимкам, но вслух хвалил и подбадривал:

– Вот молодец, Олюшка, ты сейчас выше других прыгнула. А потом так кружилась – у меня аж искры из глаз посыпались.

И она, вдохновленная своими маленькими успехами, снова и снова прыгала, разгонялась, тянула ноги. И многократные повторения дали результат. К дедушке подошла кудрявая женщина в большой стеганой куртке, представилась тренером детской сборной по фигурному катанию:

– У вас очень перспективная девочка. И характер как раз для спорта. Приводите ее завтра, пускай тренируется у меня. Я сделаю ее чемпионкой, вот увидите.

Но чемпионству ее не суждено было случиться. На следующее утро дедушка не проснулся – у него остановилось сердце. В ее памяти он так и остался лежать в кровати со скрытой в усах улыбкой.

На память о нем ей остался спортивный характер, с помощью которого Оля Гладкова всегда добивалась желаемого. Вот и сейчас она приняла решение и бросилась его осуществлять. Но сначала все по порядку: умыться, расчесать волосы и заплести их в косу, скромный завтрак из серой овсянки и жидкого чая. Мать давно оставляла дочь дома одну. А чтобы у нее не было желания шкодить, приучила к железной дисциплине, к расписанию, в котором была определена каждая минута: с момента пробуждения и до самого вечера.

Сейчас после утреннего туалета и завтрака должны были начаться самостоятельные занятия по школьным темам. Но вместо учебников девочка вырвала из тетради лист и начала писать:

«Дорогой Коля».

Оля с досадой зачеркнула строчку. Что за глупости – «дорогой»! Хороша бы она была… Как же начать? «Николай, ты должен меня выслушать». Опять ужасно напыщенно. Словно в любовном романе.

Еще несколько часов она мучилась над письмом – зачеркивала, снова писала. На все лады пробовала его имя: Коля, Николай, Колька, Коленька. Тяжело давалось Оле перенести на бумагу свои чувства, выразить, с каким трепетом она переживает за бывшего одноклассника.

После жидкого супчика на обед пришло время репетиции. Она подошла к зеркалу огромного, в половину комнаты, шкафа и стала всматриваться в свое отражение. Ей не нравилось то, что она видела. Строгое лицо, суровый взгляд. Кого-то она неуловимо напоминала в этот момент. Пионервожатую Лидию Михайловну! От расстройства Оля готова была заплакать. Неужели все, на что она была способна, – это произносить речи перед собранием пионерской дружины и