Раздался робкий стук в дверь. Это пришла мириться остывшая после ссоры Надя. Мама затеяла пироги, и мягкая, уступчивая Надя не выдержала – укутала парочку в полотенце и пошла в гости к подруге. Не могла она долго дуться на человека, с которым встречалась почти каждый день. В детстве они играли днями напролет, потом настал период запойного чтения, а последний год девочки все свое свободное время просиживали над учебниками – готовились к поступлению в один и тот же институт, на один факультет.

Ответа на стук не последовало. Надя еще какое-то время стояла на лестничной площадке, с удивлением вслушивалась в непонятную тишину. Странно, в это время Оля уже сидит над раскрытым учебником, разложив на столе в строго определенном порядке остро заточенный карандаш, тетрадь для конспекта и парочку самодельных закладок.

А Оля в это время замерла с другой стороны двери. Старалась не дышать, превратилась в каменное изваяние. Не хочет она делить с подругой этот тяжелый день. Впервые за много лет дружбы они оказались такими разными. Каждая со своим интересом – домашняя тихая Надя с остывающими пирогами и взрывная Оля с конспектом пламенной речи.

После ухода подруги девочка заметалась по квартире, делая один круг за другим с кухни в свою комнату и обратно. Какая же она наивная, как Надя. Решила, что Пожарский услышит ее, и сразу все изменится как по взмаху волшебной палочки. Нет, это фантазии, надо жить в реальности, пускай неприятной и тяжелой, но это лучше, чем витать в облаках.

Она решительно накинула тонкий плащик прямо на домашнее платье, сунула ноги в туфли и бросилась на улицу. Еще есть время, она успеет спасти Кольку!

* * *

В субботу утром соседка Судорогиных, Елена Трофимовна, сладко потянулась в кровати, встала и прошлепала босиком по нагретым солнцем половицам к окну. На подоконнике в разнокалиберных горшках ее ждали нежные зеленые ростки.

Она снова, в который уже раз, улыбнулась, вспомнив, как на рынке неприметный продавец картошки сначала долго вглядывался в ее лицо, а потом вдруг охнул и прижал заскорузлые темные пальцы к грязному ватнику.

– Это вы! Как долго я вас искал! В госпитале все время, пока лежал, спрашивал ваше имя. Но никто не знал. Как тут разобраться, в бою, кто кого вынес? А я вас запомнил, запомнил! Вы меня вытащили на себе под пулями. Навсегда запомнил!

Елена Трофимовна внимательно всматривалась в широкое лицо мужчины и никак не могла узнать его. Да и разве упомнишь в таком-то аду! Нет, кое-кого она, конечно, запоминала – по голосам, по стону, когда ей, хрупкой медсестре, приходилось тащить раненого с поля боя. И вдруг словно молния сверкнула перед глазами.

– Митя?! Ты?

Довольный, что его наконец-то узнали, мужик расхохотался, ловко перешагнул деревянным протезом через ведра с овощами и крепко стиснул свою спасительницу в объятиях.

– Узнала, узнала. Митя я, правильно, Митя. Подо Ржевом, помнишь? Живой я остался, живой, сестричка!

Люди вокруг плакали и вздыхали, наблюдая за их встречей. А он, задыхаясь от радости, все сильнее сжимал ее тоненькие плечи и только приговаривал:

– Спасибо тебе, сестричка, спасибо… Живой я, живой…

Долго, со слезами на глазах, стояли они друг против друга. А когда ликование от первых минут встречи утихло, Митя вручил ей ведро картошки и два кулька с семенами:

– Держи, посадишь дома, на подоконнике, свои помидорки будут. Сорт специальный, махонькие и сладкие. Будешь есть и меня вспоминать. Я ведь теперь каждый день смотрю на жену, на ребятишек и про тебя думаю. Вынесла ведь, живой я!..

Не обманул Митя. Теперь каждое утро одинокой женщины начиналось с осмотра своих питомцев – не проклюнулся ли новый листочек.

Вот и сегодня: отстоянной водой из щербатой кружки она осторожно, по капле, начала поить зеленые росточки. Краем глаза наблюдала за суетой во дворе. Возле новенького «Москвича» суетились соседи. Судорогин-старший важно сидел за рулем и с удовольствием рассматривал блестящие кнопки и рычажки, не обращая внимания на женскую возню. Его сын, Альберт, напротив, метался от подъезда к машине, помогал бабушкам укладывать сумки с провизией, бегал в квартиру за забытой корзиной с вареными яйцами.

Если вчера время для него тянулось как капля меда с ложки, то сейчас сборы происходили слишком стремительно. Вот уже захлопнулся багажник, мама заняла свое место на переднем сиденье, рядом с отцом. Бабушки шикнули на Альберта, чтобы он садился между ними, а не у окна, где его точно продует. А он все медлил, выжидал, словно хотел оттянуть что-то страшное и неотвратимое.

Голос матери взвился над двором:

– Альберт, немедленно в машину! Сию же секунду! Нам еще ехать целый час! Отец не железный, чтобы терпеть твои копания!

Он нырнул в свежий, с иголочки, салон, втиснулся в узкое пространство между бабушками и замер в тоскливом предвкушении завтрашнего вечера. Машина фыркнула, спугнула стайку воробьев и покатила со двора.

– Вон Елена из семнадцатой как смотрит, во все глаза. Завидует, никто ее так замуж после войны и не позвал, – зашептала одна бабушка.

– Знамо дело – фронтовичка. Знаем мы, чем они там на фронте с чужими мужьями занимались, – поджала губы вторая бабушка.

– Мама! – выкрикнула с переднего сиденья мать Альберта. – С вами ребенок рядом сидит.

Но Альберт не реагировал на крики родни, он с замиранием сердца смотрел в зеркало заднего вида, как все дальше и дальше удалялся их дом.

* * *

Через две улицы от дома Судорогиных на своей светлой кухоньке хлопотала с утра Антонина. Дочь спала, раскинувшись на старой тахте, сын вытянулся на узенькой кровати, скинув на пол одеяло.

Тоня прокралась на цыпочках в залитую солнцем комнату, бесшумно задернула занавеску, чтобы яркое солнце не разбудило детей. Сама вернулась обратно на кухню, заглянула под полотенце – опара уже поднялась.

Вчера сердобольная врачиха, видя, с каким старанием трет худенькая санитарка полы и стены, сунула ей в руки кулек с мукой и дрожжами, что получила в благодарность от выздоровевшей пациентки. И сегодня утром Антонина любовалась, как вызревает тесто, поднимаясь ароматной шапкой над кастрюлей. С удовольствием принялась она отщипывать кусочки и плавными движениями превращать их в ладные круглые булочки. Теперь сверху каждого пышного колобка по несколько крупинок сахара со стенок старой коробки, где хранился рафинад для Игоря, и можно отправлять булочки в печь. Пока дождешься румяной золотистой корочки, можно передохнуть на табуретке. Ее еще в четвертом классе своими руками сделал вдохновленный уроками труда Колька. Целый месяц в коридоре летела стружка, стучал молоток. И вот