изменило этого заветного учреждения крестьянской жизни, – говорит один из самых легковоспламеняющихся народников, г. К-н, в книге о «формах землевладения у русского народа», – его не могло стереть крепостное право; на его уничтожение не повлияли ни добровольные выходы крестьян на новые земли, ни принудительные выселения» и т. д., и т. д., словом,

Века проходили, все к счастью стремилось,

Все в мире по нескольку раз изменилось,

а русская община оставалась неизменной и неизменимой. К сожалению, славословие это, при всем его бесспорном красноречии, ровно ничего не доказывает. Сельские общины обнаруживают несомненную живучесть до тех пор, пока они не выходят из условий натурального хозяйства. «Простой производительный механизм этих общин, довольствующихся своими собственными продуктами и постоянно воспроизводящихся в одной и той же форме, а в случае разрушения вновь возникающих на том же самом месте, под тем же самым именем, – этот механизм открывает нам тайну неизменного состояния азиатских обществ, находящихся в таком резком противоречии с беспрерывною сменою государств и династий. Структура основного экономического элемента этих обществ остается нетронутою бурями политического горизонта»[128].

Но тот же самый основной элемент варварских обществ, стойко выдерживающий бури политических революций, оказывается бессильным и беззащитным перед логикой экономической эволюции. Развитие денежного хозяйства и товарного производства мало-помалу подкапывает общинное землевладение[129]. К этому присоединяется разрушающее влияние государства, которое самою силою обстоятельств вынуждается к поддержанию принципа индивидуализма. На этот путь выводят его как собственные все более и более растущие нужды, так и давление высших сословий, интересы которых враждебны общинному принципу. Развитие денежного хозяйства, в свою очередь, являющееся следствием развития производительных сил, т. е. роста общественного богатства, вызывает к жизни новые общественные функции, поддержание которых немыслимо было бы с помощью прежней системы взимания налогов натурою. Нужда в деньгах заставляет правительство поддерживать все те мероприятия и все те принципы общественного хозяйства, которые увеличивают прилив денег в страну и ускоряют пульс общественно-экономической жизни. Но эти отвлеченные принципы общественного хозяйства существуют не сами по себе, а представляют лишь общее выражение действительных интересов известного – именно, торгово-промышленного – класса. Выделившийся частью из прежних общинников, частью из лиц других сословий, класс этот существенно заинтересован в том, чтобы мобилизовать как недвижимую собственность, так самих собственников, поскольку эти последние являются работниками. Принцип общинного землевладения препятствует достижению каждой из этих целей. Вот почему оно и становится предметом сначала антипатии, а затем и более или менее решительных нападений со стороны нарождающейся буржуазии. Но и эти удары не сразу разрушают общину. Ее гибель подготовляется постепенно. Долгое время внешние отношения общинников остаются, по-видимому, совершенно неизменными, между тем как внутренний характер общины переживает тяжелые метаморфозы, которые и приводят ее, наконец, к полному разложению. Этот процесс совершается порой в течение очень продолжительного времени, но, раз дойдя до известной степени интенсивности, он уже не может быть остановлен никакими «захватами власти» со стороны того или другого тайного общества. Единственный серьезный отпор торжествующему индивидуализму может быть дан лишь теми общественными силами, которые вызываются к существованию самим процессом разложения общины. Ее члены, когда-то равные по своему имущественному положению, по своим правам и обязанностям, подразделяются, благодаря указанному процессу, на два слоя. Один тяготеет к городской буржуазии, стремясь слиться с ней в один класс эксплуататоров. В руках этого привилегированного слоя скопляется, мало-помалу, вся мирская земля. Другой слой – частью выкидывается из общины и, оторванный от земли, несет свои рабочие руки на рынок, а частью образует новую категорию общинников-париев, эксплуатация которых облегчается, между прочим, удобствами, представляемыми общинной организацией. Только там, где исторические обстоятельства вырабатывают новый экономический базис для переустройства общества в интересах этого низшего класса; только тогда, когда класс этот начинает сознательно относиться к коренным причинам своего рабства и к существенным условиям своего освобождения, – только там и только тогда, – можно, не впадая в маниловщину, «ждать» новой социальной революции. Этот новый процесс также совершается лишь мало-помалу, но, раз начавшись, он точно так же доходит до своего логического конца с неуклонностью астрономических явлений. Социальная революция опирается, в этом случае, не на «возможный» успех заговорщиков, а на верный и неотразимый ход общественной эволюции.

Mutato nomine de te fabula narratur, – можем сказать мы, обращаясь к русской общине. Именно недавним развитием в России денежного хозяйства и объясняется та прочность, которая обнаруживалась до последнего времени нашей общиной и которая до сих пор продолжает умилять людей, слабоватых в деле мышления. До уничтожения крепостного права почти все общественное, а в значительной степени и государственное хозяйство России было хозяйством натуральным, в высшей степени благоприятным сохранению поземельной общины. Вот почему этой последней и не могли разрушить политические события времен удельно-вечевого уклада и московской централизации, петровских реформ и «барабанного просвещения» петербургских самодержцев. Как ни тяжело отзывались на народном благосостоянии многие из этих событий, но несомненно, что сами они, в последнем счете, являлись не предвестниками коренных переворотов в общественном хозяйстве, а лишь следствием тех взаимных отношений, в которых стояли между собою отдельные общины. В основе московского деспотизма лежали именно те «вековые устои народной жизни», которыми восхищаются наши народники. Это одинаково ясно понимали и реакционный бар. Гакстгаузен, и революционный агитатор Бакунин. Будь Россия изолирована от экономических и политических влияний западноевропейской жизни, – трудно было бы и предвидеть, когда история подкопает, наконец, экономический фундамент ее политического устройства. Но влияние международных отношений ускорило естественный, хотя и медленный, процесс развития денежного хозяйства и товарного производства. Реформа 19-го февраля была необходимой уступкой новому экономическому течению и, в свою очередь, придала ему новую силу. Община не сумела, да и не могла приспособиться к новым условиям. Ее организм надломился, и только ослепленные люди не замечают теперь признаков его разложения. Вот факты.

3. Разложение нашей общины

Процесс разложения нашей сельской общины отражается даже на внешнем ее виде. «Я долго стоял у околицы погоста, всматриваясь в наружный вид деревень (расположенных внизу, под горой), – говорит H. Златовратский. – Какое разнообразие, однако! Тут куча изб, очевидно, дряхлых двуоконных, крытых соломой… Здесь, напротив, новые, трехоконные избы, с большими проулками между ними, крыты тесом, а между ними мелькают даже зеленью железные крыши с флюгерами на трубах. А вот третья – длинная, извивающаяся, как червяк, где рядом с хоромами зажиточного кулака торчит, чуть поднимаясь от земли, не то шалаш, не то конура»[130]. Этому, очень живописному, по внешности, разнообразию соответствует разнообразие цифр, выражающих бюджеты отдельных хозяйств. По словам г-на Златовратского, избранная им для изучения община заключала