к такой тенденции. По их мнению, она даст возможность устранить или ослабить некоторые сельскохозяйственные неудобства, неразрывно связанные с коренными переделами общинной земли. Это справедливо, но беда в том, что неудобные следствия общинного принципа устраняются в этом случае такими средствами, которые ведут к подрыву самого принципа и очень напоминают лечение головной боли посредством ампутации головы. Удлинение сроков переделов есть один из признаков предстоящего разложения общины. Всюду, где эта форма землевладения исчезла под напором возрастающего индивидуализма, исчезновение ее совершалось путем довольно продолжительного процесса приспособления общины к народившимся потребностям в индивидуальной недвижимой собственности. Фактические отношения здесь, как и везде, опережали юридические: земля, составлявшая собственность целой общины, все дольше и дольше оставалась в руках данного обрабатывавшего ее семейства, пока, наконец, удлинение сроков переделов не подготовляло почву для полного устранения отживших правовых норм. Причина этого явления очень понятна и легко обнаруживается при сколько-нибудь внимательном изучении процесса индивидуализации недвижимой собственности.

Деревенская община представляет собою не более, как одну из ступеней разложения первобытного коммунизма[149]. Коллективная собственность на землю не могла не возникнуть в тех обществах, которые не знали никаких других видов собственности. «Историк-этнограф, – справедливо говорит г-н Ковалевский, – станет искать древнейших форм общения имуществ не у осевших уже племен, а у бродячих звероловов и рыболовов, и видеть в общинном землевладении первых не более, как перенесение на недвижимое имущество тех правовых идей и учреждений. которые, под гнетом необходимости, возникли у отдельных племен в ту эпоху, когда единственным средством к пропитанию было занятие звериным и рыбным промыслами»[150]. Таким образом, относящиеся к движимой собственности «правовые идеи и учреждения» – оказывали решающее влияние на характер собственности недвижимой. Это влияние не только не ослабело, но еще более возросло в то время, когда движимая собственность приняла индивидуальный характер. Но зато оно приняло теперь противоположное направление. Прежде движимая собственность стремилась придать недвижимой коллективный характер, потому что сама она принадлежала не отдельным лицам, а целому племени. Теперь, наоборот, она подрывает общинную недвижимую собственность, потому что сама она принадлежит не целой общине, а отдельным лицам. И это несомненное влияние движимой собственности на недвижимую с особенною силою сказывается там, где, как в земледелии, самая сущность хозяйственного предприятия требует одновременного употребления в дело объектов как частной, так и коллективной собственности. Хлебопашцу нужна, во-первых, земля, поступающая в его пользование лишь на известное время, а во-вторых, – удобрение, семена, рабочий скот и орудия труда, составляющие его частную собственность. В этой-то точке соприкосновения двух родов собственности разлагающее влияние индивидуализма достигает наивысшей степени, и победа тем скорее клонится на его сторону, чем более возрастает в земледельческой культуре значение предметов движимой (частной) собственности, т. е. чем более труда, удобрения и ухода требует данная категория общинных земель. Вот почему огороды и вообще приусадебные земли, подвергающиеся наиболее старательной обработке, раньше других переходят в подворно-наследственное владение, между тем, как дольше других в общинной собственности остаются выгоны и пустоши, требующие разве лишь огораживания, для охраны пасущегося на них скота. Между этими двумя крайностями другие общинные угодья располагаются в порядке возрастающей или убывающей сложности их обработки.

Таким образом, удлинение сроков переделов есть естественное следствие возрастающей тщательности в обработке земельных угодий.

Вот несколько примеров в пояснение сказанного.

В Заозерской сельской общине (Новгородской губ.) «все пахотные поля разделяются на два вида – 1) степенные поля и 2) пашни». Первые переходят от одного домохозяина к другому только во время коренных переделов, происходящих только при ревизии; поля второго рода, пашни, «каждый год под осень делятся между домохозяевами». Это различие обусловливается тем обстоятельством, что «степенные поля удобряются обыкновенно навозом» и «крестьяне довольны большими промежутками времени от передела до передела», потому что, по их собственным словам, «нужно получить свою пользу от земли, а то на кой черт я буду хорошо работать на своей полосе, если завтра другому отдай». Более тщательная обработка ведет к бóльшей продолжительности владения, которая, в свою очередь, естественно распространяется и на другие виды общинных угодий, почему-либо имеющие в глазах крестьян большую ценность, хотя и не требующие никаких специальных затрат на свою обработку. В той же Заозерской общине сенокосы, как и поля, подразделяются на несколько разрядов, при чем сенокосы лучшего разряда, «обширные поемные луга» по реке Хоринке, «поступают только в коренной передел»[151].

То же самое и еще более рельефно выраженное явление мы встречаем в Торховской общине Тульской губернии. Те из домохозяев этой общины, «которые удобряют свои полосы, крепко за них держатся и только в крайнем случае решаются уступить их другому домохозяину». В Михайловском уезде Рязанской губернии «крестьяне не делят навозных полей».

В Мценском уезде Орловской губернии «при переделах одну полосу земли оставляют неделимою, чтобы ее каждый мог удобривать. Это называется навозниками. Такого навозника, никогда не переделяемого, приходится на крестьянина сажен 5».

В Курмышском уезде Симбирской губернии «в последние годы (писано в начале семидесятых годов) переделы полей делаются на более долгие сроки, вследствие чего земледелие улучшается, и удобрение полей навозом входит в общее употребление»[152].

Связь между удлинением сроков переделов и улучшением обработки полей – выясняется вышеприведенными примерами до очевидности. Не остается никакого сомнения в том, что домохозяева очень неохотно расстаются с землей, обработка которой потребовала от них каких-нибудь специальных затрат. Это стремление к возможно более продолжительному удержанию в своих руках раз полученной в надел полосы значительно ослабело бы, конечно, если бы все члены общины имели материальную возможность одинаково удобрять свои поля. «Если бы все или, по крайней мере, значительное большинство дворов, одинаково исправно могли бы заниматься хлебопашеством, то большой разницы между полосами не могло бы быть, и общие переделы полей были бы ни для кого не обременительны» – говорили г-ну Орлову крестьяне Московской губернии. Но такое равенство само по себе очень непрочно в сельской общине, где на мирской земле ведется подворное хозяйство, где каждый самостоятельный общинник на свой собственный страх и риск обрабатывает полученную им в надел землю. Количество скота, качество сельскохозяйственных орудий, рабочие силы семьи – представляют собою переменные величины, значительно разнообразящие доходы отдельных дворов. Развитие промышленности вокруг или внутри общины открывает новые пути для заработка, но вместе с тем и новые источники неравенства. Один двор совсем не имеет возможности «работать на стороне», другой – получает оттуда значительную часть своего дохода. Один домохозяин, занимаясь кустарной промышленностью, становится «мастерком», эксплуататором членов своей собственной общины, другому суждено попасть в более многочисленный разряд эксплуатируемых. Все это, разумеется, отражается на хозяйственной способности различных дворов. Наконец, не все