Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ответ стреляли тоже. И поиск вели. Алексей сам ходил через ночь, находя редкое по полноте упоение, когда удавалось хорошенько прижучить «укропов». Выходы опять стали удачными, лишь с одним лёгким ранением у Ведьмака. Он даже выходы прерывать не стал. Словно судьба или кто там всем распоряжается, забрав двоих близких, на том успокоилась.
Иногда Алексею приходила в голову страшная и подлая мыслишка, что судьба забрала тех, кто мешал в их с Настей раскладе, — но он отчаянно гнал от себя эту мистику. Гнал, потому что боялся. Боялся теперь уже за Светку, за детей. Хотя что могло с ними случиться в мирной Москве? Но, допущенная однажды, мысль эта о выборочности и даже разумности Смерти время от времени возвращалась и отравляла сознание…
* * *
Был, например, какой-то странный сон.
Алексей прилёг на койку — отдыхали после выхода, он ночевал в ту ночь в бывшей школе, отведённой здесь, на линии соприкосновения, под располагу.
Совсем немного полежал, закрыв глаза и перебирая в памяти прошедшие за день события, потом уснул. И… вышел.
Он не заметил — или просто не вспомнил потом — перехода. Вроде смутного полёта через облака. Но, возможно, он это себе позже сам внушил. Зато хорошо запомнил сам сон. Или это был не сон?
Нагромождение, нет, нагромождения образов. Крутящихся, распадающихся, собирающихся снова, перетекающих один в другой. Как калейдоскоп. Только не из кусочков, стеклянные узоры образующих, а из домов и людей, из камней и столбов, из совершенно непонятных, но кажущихся вещественными объёмов и непонятных деталей непонятных машин.
Голова шла кругом, но его держала одна мысль: он должен был увидеть что-то важное. От отца ли, от Юрки, от Ирки ли — Алексей не знал. Может, от самой смерти?
Или от Бога?
Он не знал, сколько это длилось, пока отсеивал ненужное, постепенно приближаясь к тому, что его звало. Ни долго ни коротко — так казалось, будто вообще времени не было.
Но потом наконец контакт проявился. Скачком. Всё просветлело, а по центру зрения начало приближаться что-то подвижное, переходящее из формы в форму. На облако похожее. Пока Алексей с ним сближался, «облако» всё более затвердевало в своих формах… точнее, приобретая форму. И…
Это был монстр!
Что-то, явно не продиктованное, не рождённое земным разумом. По крайней мере нормальным разумом, который оперирует информацией, полученной из жизненного опыта земного человека или из книг и прочих земных источников.
И монстр, показавшись, тем не менее никак не хотел вступать в контакт. Казалось, он не желает замечать человека — хотя Алексей откуда-то знал, что тот его видит.
Но Кравченко был упрям. Раз позвало ты меня, чудовище, — что же, давай поговорим. Что ты хотело от меня? Или поведать что-то мне?
Казалось, монстр усмехнулся.
А потом мгновенно просверкнуло ощущение опасности… — и чудище взглянуло на него…
Именно в это мгновение Алексей понял, что смерть имеет много уровней.
Та, что поднималась из взгляда этого существа, была окончательной. Он это понял твёрдо. Как понял, что надо разорвать контакт и отойти.
Но он не мог от неё оторваться. От смерти. Она манила и втягивала, она всасывала в себя… и в черноту этого безмолвного и беспощадного взгляда…
И тут что-то вырвало его из этой тьмаобразной воронки, куда он против своей воли — и в согласии с ней! — уходил. Что-то бесконечно светлое, как ему ощутилось, — хотя как может быть светлое бесконечным! — попросту выхватило его, как котёнка из воды, и понесло куда-то наверх.
И снова — откуда-то он знал, что это — именно наверх. Хотя пространства вокруг не было. Или оно не ощущалось. Но, может быть, исходило это представление из явственного понимания, что уход во взгляд монстра — это путь вниз…
И это что-то светлое, казавшееся строгим и сердитым, — но он откуда-то опять знал, что в глубине своей оно его любит и слегка подсмеивается над его шалостью, — как-то без слов и знаков, но очень ясно и твёрдо дало понять: «Э-э, нет! Тебе там нечего делать. У тебя ещё много работы на Земле…»
И Алексея властно потащило прочь из этого места.
Он открыл глаза. Располага. Тусклая лампочка. Захватанный цветной журнал на столе.
И разрывается от звонков его телефон. А когда он поднял трубку, оказалось, что ошиблись номером…
Он потом снова и снова вспоминал тот случай. Со странными чувствами. С одной стороны, была радость — воспоминание о том, кто его вытащил, — или о Том? — приносило ощущение тёплой радости. И сожаление.
Алексей ведь так и не понял, с кем был этот контакт. И если это был контакт — то с кем?
Или с — Кем?
Или это был просто странный, немного страшный, но обычный сон?
Странно ошиблись, кстати, номером телефона. Который к тому же знали едва десяток человек.
Кому в два часа ночи может понадобиться похоронное бюро?…
Хотя…
Луганск, война…
* * *
Несмотря на ощущение, что смерть им заинтересовалась всерьёз, Алексей не снизил интенсивность своей боевой работы. Выходы каждый день, или скорее каждую ночь. Помогали казачкам Головного на 31-м посту, у Крымского, в Орехово-Донецком.
Вот только помощь эта по факту оказывалась убогой. Именно по факту, потому что убогость зависела не от собственных усилий, а от продвижения Головнинских бойцов. А тот явно их берёг, причём с перебором, настолько, что те фактически и не собирались продвигаться даже там, где для сокрушения укров требовалось всего-то небольшое, но рискованное усилие. С тем же Орехово-Донецким трахались каждое утро заново, хотя было закрепились там в самый первый день.
Алексей запомнил фразу одного из казачков: «Так что, возможно, противник выстоит и нам придётся откатиться». И откатывались. Нет, прав был кто-то, кто говорил, что казаки лично, сами по себе, могут быть отчаянными героями, но собранные в одно подразделение, становятся малобоеспособными. Начинаются бравада, пьянки, недисциплинированность, поиск на свою задницу приключений… И рецепт этот «кто-то» давал такой: распределять казаков россыпью по обычным подразделениям, где они не смогут проявлять свои худшие
