Я боялась, что после прикосновения все опять изменится. Чтобудет похоть, или любовь, или ещё что-то, с чем я не справляюсь, но с ощущениемего руки ничего этого ко мне не пришло, а пришло чувство безопасности.Облегчение, что я первая захотела до него дотронуться. Раз я так сделала,значит, я не сержусь.

— Я не злюсь, — сказала я.

У него чуть шире открылись глаза:

— Ты знаешь, о чем я думаю?

— А разве ты не знаешь, о чем думаю я?

— Нет, — ответил он.

— Спроси его, знает ли он, что ты чувствуешь, —предложил Натэниел.

— А я разве не спросила?

— Нет.

Я задумалась на секунду. Он был прав.

— Ладно, что я чувствую?

— Ничего, — сказал Дамиан. — Ты оченьстараешься ничего не чувствовать.

Я и об том задумалась, и тоже кивнула. Он опять был прав.Ощущалась некоторая оглушенность, облегчение, что потребность Дамиана взащищённости преодолела прочие осложнения, но по-настоящему, всерьёз я нечувствовала ничего. Как раковина на песке, промытая морем, белая и розовая иабсолютно пустая. То место во мне, которое должен был заполнить, наполнитьРичард, было пусто, но не так, как бывает пуста рана. Пусто, как раковина,скользкая, мокрая, ждущая. Ждущая, чтобы кто-нибудь другой пришёл и залезвнутрь, сделал из этой пустоты себе защиту, броню, дом.

И даже подумав об этом так явно, я не ощутила почти ничего.Это было так близко к той заполненной треском помех пустоте, где я убиваю, ноэтого треска не было. Была мирная пустота, будто смотришь на горизонт, гдетолько вода и небо. Мир, покой, но не совсем пустота, а ожидание. Ожиданиечего?

Дамиан сжал мне руку. Я улыбнулась ему, но сама знала, чтоулыбка не дошла до глаз, это был рефлекс, а не выражение эмоции. Её просто небыло. Как будто находишься в шоке, а шок — это природная изоляция, когдаорганизм замыкается в себе, чтобы залечивать раны, или чтобы умереть без боли ибез страха.

Ну, умирать я не собиралась. От разбитого сердца не умирают,это только кажется, что умираешь. Из личного опыта я знала, что надо продолжатьдвигаться, действовать так, будто сердце не истекает кровью, и тогда не умрёшь,и в конце концов даже перестанешь этого хотеть.

Мика подошёл и встал передо мной. Когда-то было странновидеть такую разумную серьёзность в этих кошачьих глазах, а теперь для меня этобыли просто глаза Мики. Он тронул меня за лицо, и рука у него была такаятёплая, что мне хотелось потереться об неё щекой. Но я не стала. Не знаю,почему. Я просто стояла перед ним, и он гладил мне лицо, а Дамиан цеплялся заруку. И я знала, что на лице у меня та же пустота, что и внутри.

— Ты не обязана туда идти, — сказал он.

— Нет, обязана.

Он положил и другую руку мне на щеку, моё лицо оказалось унего между ладонями, тёплыми-тёплыми.

— Нет, Анита, ты не обязана.

Дамиан поглаживал мне костяшки пальцев, как делал, еслибоялся, что я на кого-нибудь сержусь. Я не сердилась, но, быть может, он идругих эмоций боялся. Дамиан умел помочь мне успокоиться, управлять своимхарактером и быть не такой беспощадной или скорой на расправу, но твой слугаможет поделиться с тобой только тем, что у него есть. Дамиан не мог мне помочьсправиться со страхом, с одиночеством, с печалью, потому что сам был имипереполнен. Сегодня он только и мог мне предложить, что прикосновение дружескойруки, а ведь есть вещи и похуже.

Я закрыла глаза — не для того, чтобы не видеть серьёзноголица Мики, а чтобы омыться теплом его ладоней. Мне пришлось закрыть глаза,чтобы наслаждаться теплом его рук и не отвлекаться на цвет его глаз. Япозволила себе сделать то, что мне хотелось с самого начала, как он коснулсяменя ладонями — я потёрлась об одну руку щекой, потом о другую. И его рукидвигались вместе со мной, и это было как танец — его руки у меня на лице, наволосах, и я об него трусь как кошка.

Он в какой-то момент поцеловал меня, пока я вертела лицоммежду его ладонями. Его губы, мягкие и полные, прижались ко мне, нежно и твёрдо.Я открыла глаза, и его лицо было так близко, что расплывалось перед глазами.

Он чуть отодвинулся, чтобы мы друг друга видели, но невыпустил меня.

— Я бы тебя от этого избавил, если бы ты мне позволила.

Я накрыла его руки своими.

— Ты хочешь сказать, что извинишься вместо меня, а мы сДамианом сможем укрыться в спальне?

Кто-то уже поставил на место входную дверь. Она висела впроёме, искривлённая, и немного света лилось в щели, но это не было плохо.Когда первая полоска света поползла по полу, Дамиан схватил меня за плечо, и япотрепала его по руке, но что дальше делать — не знала. Мика сообщил, что вкухне он закрыл шторы, так что она затенена, насколько это возможно. Яулыбнулась — он всегда предвосхищал мои желания. Иногда это меня раздражало, ноне сегодня. Сегодня я принимаю любую помощь.

Дамиан — это был великолепный предлог укрыться в тёмнойчасти дома. К несчастью, почти настолько же, насколько я не хотела видетьРичарда, я не хотела и оставаться наедине с Дамианом. Мужчины довольно забавноведут себя после секса: некоторые начинают вести себя как хозяева, другиестановятся эмоциональными, а третьи — хотят повторить. Ни с чем таким я внастоящий момент не хотела иметь дела. Да, конечно, ему спокойно от моегоприкосновения, но это ещё не значит, что наедине со мной он сможет подавить всебе самца. Все-таки он и есть самец, и рисковать я не хотела.

— Если ты так это формулируешь, то да.

— Это не я так формулирую, это так и есть, Мика. Этозначит спрятаться.

— Она прятаться не будет, — сказал Натэниел тихо иочень печально — я не поняла, почему, — и звук его голоса заставил меняпорадоваться, что в этот момент мы не касаемся друг друга. Что бы он сейчас ничувствовал, это явно не слишком приятно.

— Для тебя осторожность не является лучшей частью доблести? —спросил Мика, и выражение его глаз было близко к страданию. Но, как это нистранно, из всех мужчин в моей жизни он был среди немногих, чьи эмоции и мыслия не умела читать. Я умела читать выражение его лица, тела, но мысли ивнутренние эмоции принадлежали только ему.

— Нет, — сказала я. — Никогда. Ну, почтиникогда.

Я потрепала его по рукам и шагнула назад, чтобы он отпустилменя — или продолжал держать, зная, что мне этого не хочется.

Он убрал руки, и первый намёк на злость мелькнул у него вглазах.

— Я не люблю смотреть, когда тебе больно.

— Я тоже не люблю на это смотреть, — сказала я.

От этого он почти улыбнулся.

— Пытаешься шутить? Это хороший знак.

— Пытаюсь? Всего лишь пытаюсь? Я думала, получилосьсмешно.