– При посадке, стало быть, разбился Дитрих этот, – догадался штурман.

– Нашли кого спросить. Да какая разница, – сказал Костя сквозь зубы. – Пришел на нашу землю – получай.

«Пришел на нашу землю – получай!» Я уставился на сцепленные в замок руки. Хотелось плюнуть на все и убраться куда-нибудь в чащу, в дебри эти меловые или юрские. Окопаться, занять круговую оборону, чтобы никто не лез… Почему я должен это решать? Будь мы там, на родине, было бы все просто и понятно. В бою. Так нет ведь! Занесло к черту на кулички, да еще и немца для развлечения подбросило. Не знал я, что сказать. Выходит, говорил до этого, распространялся… все зря. Не знаю, как объяснить. И радист прав, сил нет даже думать о том, что творится там, дома. Но и душа не лежала – полудохлого пускать в расход.

Вслух медленно сказал, гася злость, подкатившую опять к глотке:

– Отставить «пришел – получай», самосуда не будет. Одно дело – в бою, врага, другое дело – вот так, в мирное время. А здесь время мирное. Здесь законы другие. А по законам мирного времени суд полагается и сбор доказательств. Ты, Костя, остынь, – я посмотрел в его сторону, он уставился, прищурясь, будто цену каждому моему слову высчитывал, – нам, может так случиться, навек здесь остаться придется.

– Да понял я, товарищ капитан, – отвернулся Костя и вдруг расхохотался: – Чую, вот немку мне легче было бы во всех грехах простить, чем немца, чтобы, значит, навек здесь остаться.

– Ну-у… – протянул я, чувствуя, как теплеет на душе от его дурацких слов в самый ответственный, можно сказать, момент.

– Баранки гну, капитан, что замолчал-то? – силясь быть серьезным, сказал штурман.

Посмеялись. Не очень весело, правда, посмеялись. Случается так, смех, когда смеяться нечему, сквозь слезы называется. Нет, рыдать никто, судя по этим упрямым рожам, заросшими бородами, не собирался. Но сидит вот фриц в крови, экипаж дружный, отличный экипаж, идет вразнос из-за этого фрица, «ланкастер» тащить надо, выжить тоже не мешало бы в этих джунглях, и не знаешь, получится или не получится. Ходишь, делаешь вид, что все по плану, говоришь об этом настырно, как я сегодня – Прохору, и понимаешь, что иначе не можешь, и он ведь понимает, что я должен это говорить. И опять смеемся. С тоской во взгляде, потому что все все знают, понимают, молчат, да, иногда прорывается…

– Фрица звать Юргеном. Пока он по-человечьи с нами, и разговор с ним будет человечий, а дальше жизнь покажет. Руки нам нужны, очень нужны, – сказал я, когда смех затих, и сам я кое-как ржать перестал, и на душе полегчало. Фашист на меня глаза вскинул. – Иди, Юрген, в умывальник.

Я ему рукой махнул в сторону бадейки с водой. Юрген, ни на кого не глядя, поднялся, пошел.

Несмотря на произошедшее, все упали спать как убитые. Так бывает, злость – она улыбкой хорошо гасится. Посмеялись, и вроде бы отпустило, даже какая-то апатия навалилась. Не осталось сил больше ни что-то обсуждать, рассуждать, ругаться, а тем более разглядывать добычу, которую притащили с «юнкерса» штурман с радистом. Вспомнил я про их груз только утром и сразу начал выбираться из «ланкастера», чтобы посмотреть.

Все три парашюта, два ножа, топор, фляжки, две куртки. Зачем тащили? Хотя правы ребята, немца к нам доставить надо, а взлетим, в рубахе своей он уже на трех тысячах в сосульку превратится… к тому же ветошь не помешает, на заплатку для штанов парашют резать, что ли… Вот же местность – тряпку простую взять негде. А это что такое? Аптечка! Еще бы разобраться в надписях, ну, да прижмет, – разберемся. Чемодан с инструментом – отлично… Два плексигласовых окна?! Надо же, хорошо, что снять их удалось. Винты у нас в раме до сих пор торчат, прикрутим. Подогнать бы только – изгиб не тот. Жаль, фонарь у «юнкерса» меньше, подумать придется, но лучше с такими стеклами, чем без них.

– Готово! – крикнул Алексей.

Была его очередь кашеварить. Штурман вызнал у бортстрелка самый простой рецепт – тушки перепончатых, запеченные в листьях, которые больше всех других жуют местные травоядные, – и с видом знатока первобытной кухни готовил каждый раз это блюдо.

– Слушай, – спросил я его, – думаю про бензин. Может, остался на «юнкерсе». Забыли мы посмотреть.

– Да посмотрели в этот раз, – пожал плечами штурман. – Пусто. В обломленном крыле бак лопнул, а машина той стороной вниз наклонена, вытекло горючее. Наверное, давно вытекло, даже запаха почти нет.

Он наклонился над разложенными на земле чуть подуглившимися птеродактилями, подровнял рядок, продолжил:

– Да и была бы горючка, что толку. У «ланкастера» часовой расход больше тонны, что мы своими двумя канистрами оттуда притащим, ровно на одну минуту хватит, да и то не на полном газу. Одна ходка – одна минута. Даже остался бы там бензин, все равно не забрали бы.

Сегодня Петр Иваныч рубил просеку в паре с Костей. С утра они разложили на земле оба топора и решили бросить жребий. Я видел, как были отвергнуты спички. Понятное дело, редкий в этих местах товар, я бы, например, свои тоже не отдал, даже в отсутствие папирос, мало ли что – ливень, потоп, костер по нечаянности игуанодон затоптал, и все – не на чем мне приготовить несчастного птеродактиля.

Бросили жребий пуговицей Петра Ивановича, которую тот выудил из содержимого карманов галифе. Косте достался немецкий топор. Петр Иваныч, увидев, что «у радиста лицо скучное», рассмеялся и отдал ему свой.

За провизией отправился Алексей. Сказал, что пройдется вдоль берега, вдруг какое-нибудь новое съедобное обнаружит. Ушел и не возвращался долго. Не так чтобы серьезно волноваться и тем более на поиски идти, но так, что все заметили – застрял где-то штурман.

Зато вернулся улыбающийся, на плече палка, прямо копье, а на ней здоровенные куски, как на шампур нанизаны. Прислонил добычу к дереву, сел, и тут мы по запаху поняли – рыба. Да такие куски разве что из белуги вырезать можно или из акулы…

Все на Алексея уставились, ждем отчета, а лучше рассказа – с подробностями. С рыбалкой-то не очень здесь разбежишься. А он смеется, любопытство разжигает:

– Проша, тащи свою бумагу. Я такое видел, что записать для науки надо обязательно.

Проша бы и так все интересное потом записал, но тут и блокнот у него сразу появился, и карандаш. Только тогда Алексей взялся рассказывать:

– Я вдоль пляжа пошел, думал, может, съедобное чего-нибудь встречу, надоело птеродактилей жрать. Километра через полтора вижу, дорога перегорожена, бронтозавры, две штуки. Ну, или диплодоки, ты, Проша, их лучше различаешь. Стояли на берегу, морды в море, сначала показалось, воду пьют. Не дурные ли, соленую-то воду! Поближе подошел, все равно не услышат, раз головы в водолазном положении. Сами диплодоки топтались на мелководье, а головы на длиннющих шеях опускали на глубину. Время от времени выдергивали их на поверхность, и видно – жуют водоросли. Сразу понятно, зачем диплодок так устроен, передок легкий, а зад тяжеленный. Да еще и хвост как противовес. Стоит он, и будто детская доска-качели – туда-сюда.