– Бог мой, что-нибудь.

– Конкретно?

– Мало ли… Не все ли равно… Ты столько рассказывал забавныхслучаев из своей уголовной практики. Ну возьми какой-нибудь сюжетец.

– Например?

– Ну, например, как вы там где-то в уезде накрыли какого-тотипа по фамилии Гусь, воровавшего казенные доски.

– Я не умею, – заскрипел зубами брат, и его шоколадногоцвета глаза китайского разреза свирепо сверкнули.

Тогда я решил употребить самое грубое средство.

– Ты что же это? Рассчитываешь сидеть у меня на шее со своимнищенским жалованьем?

Мой брат побледнел от оскорбления, потом покраснел, носдержался и, еще сильнее стиснув зубы, процедил, с ненавистью глядя на меня:

– Хорошо. Я напишу. Говори, что писать.

– Напиши про Гуся и доски.

– Сколько страниц? – спросил он бесстрастно.

– Шесть, – сказал я, подумав.

Он сел за мой письменный столик между двух окон, придвинул ксебе бумагу, о кнул перо в чернильницу и стал писать – не быстро, но и немедленно, как автомат, ни на минуту не отрываясь от писания, сяростно-неподвижным лицом, на котором я без труда прочел покорность иотвращение.

Примерно через час, не сделав ни одной помарки и ни разу непередохнув, он исписал от начала до конца ровно шесть страниц и, не глядя наменя, подал свою рукопись через плечо.

– Подавись! – тихо сказал он.

У него оказался четкий, красивый, мелкий почерк,унаследованный от папы. Я пробежал написанные им шесть страниц и с удивлениемпонял, что он совсем недурно владеет пером. Получился отличный очерк, полныйюмора и наблюдательности.

Я тотчас отвез его на трамвае А в редакцию «Накануне», далсекретарю, причем сказал:

– Если это вам даже не понравится, то все равно это надонапечатать. Вы понимаете – надо! От этого зависит судьба человека.

Рукопись полетела на «юнкерсе» в Берлин, где печаталось«Накануне», и вернулась обратно уже в виде фельетона, напечатанного влитературном приложении под псевдонимом, который я ему дал.

– Заплатите как можно больше, – сказал я представителюмосковского отделения «Накануне».

После этого я отнес номер газеты с фельетоном под названием«Гусь и доски» (а может быть, «Доски и Гусь») на Мыльников и вручил ее брату,который был не столько польщен, сколько удивлен.

– Поезжай за гонораром, – сухо приказал я.

Он поехал и привез домой три отличных, свободноконвертируемых червонца, то есть тридцать рублей, – валюту того времени.

– Ну, – сказал я, – так что же выгоднее: служить в Бутыркахили писать фельетоны? За один час сравнительно легкой и чистой работы ты получилбольше, чем за месяц бездарных поездок в Бутырки.

Брат оказался мальчиком сообразительным и старательным, такчто месяца через два, облазив редакции всех юмористических журналов Москвы,веселый, общительный и обаятельный, он стал очень прилично зарабатывать, неотказываясь ни от каких жанров: писал фельетоны в прозе и, к моему удивлению,даже в стихах, давал темы для карикатур, делал под ними подписи, подружился совсеми юмористами столицы, наведывался в «Гудок», сдал казенный наган вМосковское управление уголовного розыска, отлично оделся, немного пополнел,брился и стригся в парикмахерской с одеколоном, завел несколько приятныхзнакомств, нашел себе отдельную комнату, и однажды рано утром я встретил его наБольшой Дмитровке:

…он, видимо, возвращался после ночных похождений Тогда ещене вывелись извозчики, и он ехал в открытом экипаже на дутиках – то есть надутых резиновых шинах, – модно одетый молодой человек, жгучий брюнет с косымпробором, со следами бессонной ночи на красивом Добродушном лице, со скользящеймечтательной улыбкой и слипающимися счастливыми глазами.

Кажется, он спросонья мурлыкал про себя что-то из своихлюбимых опер, а к пуговице его пиджака был привязан на длинной нитке красныйвоздушный шарик, сопровождавший его как ангел-хранитель и ярко блестевший наутреннем московском солнышке.

Меня он не заметил.

Проплыл мимо, мягко подпрыгивая на дутиках, и я как старшийбрат, с одной стороны, был доволен, что из него, как говорится, «вышелчеловек», а с другой стороны, чувствовал некоторое неодобрение по поводу егообраза жизни, хотя сам вел себя в таком же духе, если не хуже.

Наша встреча произошла на том самом месте, где несколько летспустя Командор назначил мне свидание, с тем чтобы накануне очереднойоктябрьской годовщины мы пошли в МК и там в отделе пропаганды сочинили быстихотворные лозунги для праздничной демонстрации на Красной площади послевоенного парада.

Приглашая меня на эту совместную поэтическую работу,Командор строго заметил:

– Но имейте в виду – бесплатно. Это наш с вами гражданскийдолг.

МК помещался тут же рядом, в том особняке, где сейчаснаходится Прокуратура СССР, и мы сидели в пустой комнате агитпропа и сочинялилозунги, которые потом, написанные на кумачовых полотнищах, поплыли над толпойпо улицам Москвы, а потом через всю Красную площадь мимо Мавзолея, еще в товремя деревянного.

По странному стечению обстоятельств через несколько лет натом же самом месте мы встретились с Командором, шагавшим на голову выше остальныхпрохожих. Он только что написал «Марш времени» для своей «Бани» и тут же в тактсвоим чугунным шагам прочитал его мне: видимо, ему не терпелось лишний разпроверить его звучание среди шумной улицы революционной Москвы.

«Вперед, время! Время, вперед!»

Этот кусок города сохранился до сих пор почти в полнойнеприкосновенности, подобно тому как среди обломков моей разрушающейся иперестраивающейся памяти сохранилось видение Командора, выбрасывающего впередшагающие ноги с задранными носами башмаков, и клюквенно-красного, отражающегосолнышко воздушного шарика, плывущего над экипажем моего брата, которому внедалеком будущем предстояло сделаться соавтором знаменитого на весь мирромана.

Сейчас я вам, синьоры, расскажу, каким образом появился насвет этот роман.