Невдалеке от щелкунчика стоял во весь рост, но как-токорчась, другой акмеист – колченогий, с перебитым коленом и культяпкойотрубленной кисти, высовывающейся из рукава: худощавый, безусый, как быкачающийся, с католически голым, прекрасным, преступным лицом падшего ангела,выражающим ни с чем не сравненную муку раскаяния, чему совсем несоответствовала твердая соломенная шляпа-канотье, немного набок сидевшая на егонаголо обритой голове с шишкой.

Шляпа Мориса Шевалье.

Издалека волнами долетали мощные, густые, ликующие звукипасхальных колоколов Нотр-Дам и Сакре-Кёр, гипсовые колпаки которой светилисьгде-то за парком Монсо, на высоком холме Монмартра, царя надпразднично-безлюдным Парижем.

Виднелись еще повсюду среди зелени и цветов изваяния,говорящие моему гаснущему сознанию о поэзии, молодости, минувшей жизни.

Маленький сын водопроводчика, соратник, наследник,штабс-капитан и все, все другие.

Читателям будет нетрудно представить их в виде белых сияющихстатуй без пьедесталов.

Я хотел, но не успел проститься с каждым из них, так как мневдруг показалось, будто звездный мороз вечности сначала слегка, совсемнеощутимо и нестрашно коснулся поредевших серо-седых волос вокруг тонзуры моейнепокрытой головы, сделав их мерцающими, как алмазный венец.

Потом звездный холод стал постепенно распространяться сверхувниз по всему моему помертвевшему телу, с настойчивой медлительностьюостанавливая кровообращение и не позволяя мне сделать ни шагу, для того чтобывыйти из-за черных копий с золотыми остриями заколдованного парка, постепеннопревращавшегося в переделкинский лес, и – о боже мой! – делая меня изваянием,созданным из космического вещества безумной фантазией Ваятеля.

1975 – 1977

Переделкино – Нижняя Ореанда.