Движения волка сделались неверными. И вдруг он запаленно,отчаянно взвизгнул и пал наземь, уронив голову на вытянутые передние лапы,прижав уши, зажмурив глаза, все еще не в силах перевести дыхание. Алтан вновьвзвился на дыбы, торжествуя победу, а Хонгор, свесившись с седла, со всего махуогрел волка плетью так, что концом плети нанес удар по самому кончику волчьегоноса.

По телу зверя пробежала последняя, смертная судорога.

Единый восторженный крик вырвался из всех глоток.

Хонгор, утирая с лица пот, промчался в голову каравана,вновь бросив на замершую Эрле искрящийся гордостью взгляд. И снова тронулись впуть.

Эрле догадалась, что тело мертвого волка-вожака стало теперьдля путников неким заповедным знаком, оберегом, ибо стая не сможет переступитьчерез его труп, чтобы преследовать караван.

Она тронула стременами свою смирную кобылку и покосилась наАнзан.

Та сидела в седле бледная, с потупленными очами, никак неотвечая на игривые подначки и приветствия других женщин, и Эрле поняла, что отАнзан не укрылись предательские взоры Хонгора.

Почуяв, что Эрле смотрит на нее, Анзан вскинула ресницы ипослала вслед мужу острый взгляд, полный непередаваемого презрения, а потом,переведя глаза на Эрле, произнесла – точно плюнула:

– Старый череп и тот катится на свадьбу!

И немалое прошло время, прежде чем Эрле смогла понять, чтоже крылось за этими словами. Анзан решила драться новым оружием – унижая своегомужа в глазах соперницы.

Уже совсем стемнело, и под луной по степи ползли тени людей,животных и облаков, когда караван наконец стал.

Место для ночлега нашли в котловине, надежно защищенной ответра, ставшего к ночи уже вовсе пронзительным.Развели костры, варили будан икипятили хурсан ця, любимый напиток калмыков – чай, который они готовы былипить с утра до ночи.

Но у Эрле с души воротило, когда она видела, как вклокочущее, горько пахнущее черное варево добавляют еще и муку, обжаренную набараньем жире, и соль, и масло! Поэтому она только хлебала вкусный суп, заедаяпресными лепешками и полюбившимся ей хурсуном, пила горячую воду.

Лохматые дымы костров поднимались ввысь, а там, где надкраями котловины метался ветер, дымы тоже начинали метаться и плясать, и запахэтих степных костров навсегда впитался в ноздри Эрле.

Кибиток на ночь не разбивали: совсем ночь, люди от усталостис ног валились. Легли на ворохах шерсти, на сложенных в несколько слоеввойлоках, накрывшись кошмами.

Высыпали звезды. Женщины и дети лежали рядом, прижавшисьдруг к другу, и Эрле слушала, как молоденькая калмычка, унимаяраскапризничавшегося малыша, сонно бормочет ему, что все люди спят, и все кониспят, и верблюды спят, и Долан Бурхан, семь братьев-звезд, спят в небесах; спяти Алтан-Гасан, Золотой Кол и Уч Майгак [35], три маралихи,вознесшиеся ввысь, спасаясь от охотника, который пустил в них две стрелы ивместе с ними поднялся на небо…

Хасар и Басар тоже спали в ногах Эрле как убитые.

Ледяные мелкие звезды медленно плыли в вышине. Где-то оченьдалеко выли волки.

Кругом все спали. Спала и степь.

Этой ночью, первой ночью цоволгона, Эрле долго лежала безсна, слушая томительное беззвучие степи.

Кочевники уже пообвыклись на новом месте. На зиму онипоставили свои кибитки в низине, в балке, между небольшой горой, похожей настарого усталого медведя, и полузамерзшим озерком. Здесь почти всегда царилозатишье: гора защищала от северных холодных ветров и степных буранов, а вокругозера скотина могла сыскать подножный корм.

Степь неоглядна, но зимою выжить в ней не так-то просто.Эрле думала, что было б гораздо легче, если бы калмыки косили на зиму траву. Ееведь на этих просторах такое множество! Но дети степей никогда не занималисьзаготовкой кормов, предпочитая кочевать, терпеть множество лишений и дажетерять скотину от бескормицы.

Калмыки говорили: «Когда двадцатипятиголовый мангас кричит:«Шир, шир!» – идет дождь; когда кричит: «Бур, бур!» – идет снег». Наверное, вначале той зимы двадцатипятиголовый мангас то и дело кричал: «Бур, бур!»,потому что Хонгор и другие мужчины неделями не появлялись в улусе, уводя табуныс открытых мест в загоны, построенные по степи здесь и там. Скотина, сбившись вкучу, слепо двигалась по ветру, а пастухи всеми силами старались, чтобы ни одноживотное не отстало от стада, не сбилось с пути до ближнего укрытия…

Так проводили время мужчины. А жизнь женщины в улусе былаисполнена беспрерывных домашних хлопот. Однообразных, унылых и тягостных.

Анзан терпеть не могла перетапливать сало и всю эту работурадостно взвалила на Эрле. Скоро та притерпелась к запаху раскаленногобараньего жира, тем более что в нем не было ничего неприятного. Эрле свилавпрок множество фитильков из чистых белых шерстяных нитей, и теперь по вечерамв кибитке Хонгора разливалось ровное мягкое свечение. Понятное дело, Анзан ниразу не похвалила Эрле, но и не ворчала на расточительство, потому что вечнобольные глаза ее перестали слезиться.

Теперь, когда Эрле уже немного привыкла к жизни в степи,ревность и раздражительность Анзан как-то перестали задевать ее. Ведь Анзанвовсе не была по природе этакой бабой-ягой. Жизнь калмыцких женщин казаласьЭрле куда тяжелее, чем жизнь русских, и она понимала, что усталость,накапливаясь день ото дня, беспрестанно подтачивает и силы их, и красоту, ивеселость, и здоровье. Для них самой большой и тайной радостью оставался мирчувств, сосредоточенный в одном человеке – муже; и женщина, которая былазамужем удачно, как Анзан, и любила своего мужа так, как она любила Хонгора,могла быть счастлива. А если этому счастью есть угроза…

Иногда Эрле пыталась поставить себя на место Анзан и сдосадой признавалась, что уже давно перерезала бы горло «приблудной девке», накоторую муж пялился бы так, как Хонгор поглядывал на нее. А затем ее мысли отом, что было бы, окажись он ее мужем, текли дальше, дальше; она забредала втакие дебри, из которых выбиралась с трудом, чувствуя, как неистово колотитсясердце и пылают щеки.

Пока Хонгор все время проводил в табунах, Анзан сталазаботливее к Эрле и если злилась, то лишь когда она выбегала из кибитки безшубы и в тонких сапожках, и уже не жалела для нее еды.

Так миновал ноябрь, настал месяц бар-сар – декабрь, азначит, день Зулы, день калмыцкого Нового года.