При стадах остались только байгуши, бедные бессемейныепастухи, а мужья и отцы вернулись в улус. Несколько дней ушло на неотложныедомашние дела: валяние войлока, очистку дымников. Но дух праздника уже витал ввоздухе. Гору, напоминавшую Эрле усталого медведя, нарекли Урлдана Толго,Курган Скачек. Там, что ни день, устраивались единоборства двух всадников: ктокого сбросит с седла. Когда побеждал Хонгор (а он всегда побеждал!), ни одна изженщин не была так весела, как Анзан, и молчалива, как Эрле, хотя в их сердцахбушевала одинаковая радость.

В эти дни лились реки медовой арзы, готовились самые вкусныекушанья. Но особенно понравился Эрле кюр.

В неглубокой яме разводили огонь. Когда угли прогорали, наних клали наполненный бараньим мясом рубец, засыпали слоем земли, а сверхуснова разжигали костер.

Заметив, с каким удовольствием подбирает Эрле последниекусочки кюра со своей деревянной тэвэш (ей, как иноверке, нечистой, полагалось,к ее удовольствию, отдельное блюдо, в то время как остальные ели из большихобщих тавыгов, точеных чаш), Хонгор усмехнулся и сказал, что завтра, в первыйдень Зулы, он предлагает всем отведать самое вкусное, что только можнопридумать: запеченный на угольях окорок сайгака.

Какое-то мгновение царило молчание, а потом калмыки,вскочив, дружно вскричали:

«Оон [36]! Оон! Эхе-хоп!» – и при этихсловах сердце Эрле почему-то забилось так сильно, что вся кровь кинулась ей влицо.

Хонгор заметил ее волнение и тихо спросил, не хочет ли онатоже принять участие в охоте. Эрле изумленно взглянула на него и робко кивнула.

* * *

Утром они проснулись уже в новом году. Настала пораУчин-Мечи, года Воды и Обезьяны, сулившего всем резкие и не всегда приятныеперемены в судьбе.

Анзан растолкала Эрле ни свет ни заря и заставила ее меситьтесто. Из теста они вылепили что-то вроде неглубокого корытца, налили тудатопленого масла и вставили обернутые хлопьями самой мягкой шерсти стебелькитрав. Это напомнило Лизе свечки на пасхальных куличах. Анзан поставила тритакие «свечки». Эрле, знавшая, что их ставят по одной на каждого члена семьи,удивилась, почему три: ведь у Хонгора и Анзан не было детей (все умерли вмладенчестве), а потом поняла, что третья «свечка» ее. И смутилась. Она готовабыла обнять Анзан, но при взгляде на ее хмурое лицо благоразумно сдержалась.Анзан сегодня словно бы не с той ноги встала, была совсем не праздничная, атакая же злая, как в те дни, когда в их кибитке только что появилась «этарусская шулма». Может быть, она озлилась, услышав, что Хонгор позвал Эрле наохоту? Отказаться разве? Но Эрле боялась обидеть Хонгора. И в ее жизни было такмало развлечений! И так хотелось очутиться с ним рядом. Но без Анзан…

Так она промучилась все новогоднее утро, а потом стало ужепоздно спорить, ибо возле их кибитки собралась целая ватага вооруженныхвсадников; они подбадривали ее криками и цоканьем, пока она не очень-то ловковзбиралась на ту самую кобылку, на которой ехала сюда во время цоволгона.Впрочем, едва усевшись верхом, Эрле почувствовала, как ее охватил охотничийазарт, и тягостные мысли об Анзан напрочь исчезли.

Цецен, двоюродный брат Хонгора, скакавший впереди, вскинулруку, призывая к вниманию; и Эрле увидела вдали какое-то обширное шевелящеесяпятно, чернеющее на снегу. Это были сайгаки. Эрле успела заметить, что онипохожи на бесшерстных овец с высокими, тонкими ногами; головы их украшали слегкаизогнутые рожки. Но ничего больше ей разглядеть не удалось, потому что Цецендико, по-разбойничьи свистнул; стадо сайгаков мигом сорвалось с места ипонеслось по степи прочь.

– Хоп! Эхе-хоп! – Охотники пустили своих лошадей внамет.

Словно смерч подхватил Эрле, и, зажмурившись, припав лицом кшее коня, она ничего не чувствовала, кроме стремительного, захватившего духполета. Казалось, ему не будет конца. И вдруг лошадь ее встала так резко, чтоЭрле едва не вылетела из седла. Подняла голову, увидела, что человек семьохотников спешились и стали укрываться за холмом. Хонгор знаком велел Эрле тожесойти и, заметив ее изумление, погрозил пальцем: мол, узнаешь позже.

Цецен на всем скаку выхватил из рук Хонгора чумбур [37] Алтана, кто-то поймал повод кобылки, на которой скакала Эрле,и остальные охотники во главе с Цеценом продолжили погоню; между ними мчалиськони без всадников…

Тут Эрле ждала новая неожиданность. Охотники, преследовавшиедобычу, круто заворотили коней и во весь опор пустились обратно. Эрлевопрошающе повернула голову, но, встретившись с усмешкой Хонгора, поняла, чтоздесь кроется какая-то хитрость. Так и случилось.

Не слыша за собою криков и дробота копыт, сайгаки, похоже,решили, что ушли от неминуемой смерти. Они приостановились передохнуть и вдругметнулись в обратную сторону.

Всадники меж тем достигли бугра, за которым пряталасьзасада, но не остановились, а на рысях прошли мимо. Эрле успела разглядетьдовольную усмешку на круглом, раскрасневшемся лице Цецена. Рядом с егосеро-пегим конем легко скакал золотистый Алтан, скаля длинные зубы, словно тожесмеялся над глупостью сайгаков. А те стремительно неслись как раз туда, откудатолько что убегали сломя голову…

В этот миг у нее над ухом запела тетива. И наконец поняв,какую ловушку подстроили хитроумные калмыки простодушным животным, Эрлеуткнулась лицом в колени и зажала руками уши, чтобы не видеть избиениясайгаков, не слышать их жалобных предсмертных криков.

Эрле не знала, сколько прошло времени, когда вдруг дветяжелые руки легли ей на плечи.

Она медленно подняла голову.

Это был Хонгор. От его взгляда сердце Эрле тревожно сжалось.

– Ну что ты? – произнес он непривычно мягко, почтинежно. – Это ведь охота…

Руки Хонгора становились все тяжелее и горячее, и он всеближе привлекал ее к себе.

Не решаясь поднять глаза и встретиться с ним взором, Эрлесмотрела поверх его плеча.

Дикая равнина, залитая ярким сиянием зимнего дня. Свежийзапах снега. Смутный, дальний шепот сухих, схваченных морозцем трав. Солнце надковылем вспыхнуло… И сердце Эрле вдруг задрожало от внезапно проснувшейся любвик этой седой траве, ржанию коней, блеску солнечных лучей, к степному ветру,бьющему в лицо и покорно стелющемуся под ноги…

Она зажмурилась, но слез было уже не унять, они побежали поее обветренным щекам. Жгучие, блаженные слезы счастья!

* * *