Надо бы поспрашивать о нем у этой девушки, но отчего-то языксловно отнялся…

Тут Хонгор заметил, что она как-то странно вздрагивает,будто в ознобе. Нет, солнце по-прежнему палит. Покосился и увидел: рубаха на еегруди потемнела, намокла от слез.

Хонгор так и замер. И вновь легла тяжесть на душу: кого жеутратила она в степи или кто покинул ее там, что скрытые рыдания бьют ее тело,словно лихорадка? Чем же перемучилась она, что вот так покорно привалилась кего плечу?!

Ночью девушка без слов легла рядом с ним – на одну кошму,под один учи. Вечером она съела творожную лепешку. Слабый голод был, пожалуй,единственным чувством, что пробудилось в ней. И она лежала так неподвижно,дышала так тихо, что ночью Хонгор несколько раз приподнимался и прислушивался,а жива ли она еще?!

Эрле лежала, смежив ресницы, но один раз Хонгор вдруг увиделотражение луны в ее широко распахнутых глазах. Казалось, они полнырасплавленного золота. Хонгор даже отшатнулся, и девушка медленно, словнонехотя, опустила веки. И Хонгор понял: если он сейчас распустит пояс, навалитсявсем телом на ее слабое тело, вопьется губами ей в грудь, задыхаясь, еслиистерзает ее до боли, до муки, она все равно не шелохнется, так и будет лежатьнедвижимо, глядя ввысь глазами, полными лунного золота…

Но нет, похоть его спала, хотя он еще не считал себястариком и кровь его частенько ярилась так, что жене было чем хвалиться передподругами, тайно, темно краснея и делая вид, что ее обуревает стыд. И если быЭрле вдруг протянула свою исхудавшую, почти невесомую руку, положила ему нагрудь… Если бы хоть отстранилась стыдливо, когда его горячее тело на мигпридвинулось к ней!.. Нет. А такую, как сейчас, он хотел бы убаюкать на своихзаботливых руках, чуть слышно шепча ей: «Ах ты, камышинка придорожная!» Такую,как сейчас, он хотел бы вечно, с утра до заката и с заката до утра, вести постепи, вдыхая медовый запах русых волос.

Хонгор вообще никогда не был жесток и суров и знал это засобою. Но вот сейчас, лежа в степи, под золотою холодною луною, рядом с этойнезнакомой русской, он ощущал, как вся доброта его и рассудительность, всяжалость, снисходительность, нежность, которые он когда-либо испытывал в жизни икоторые, как представлялось ему иногда, оплели и людей, встреченных им на своемвеку, и животных, которых он ласкал, и степь, которую он исходил и изъездилвдоль и поперек, несчетным множеством живых теплых нитей, – все этиощущения вдруг воротились в его сердце, переполнили его, вспыхнули подобнокостру, согревая и освещая эту холодную ночь новым, неведомым прежде светом.

Шли дни. Бродили табуны по выгоревшим пастбищам.Накапливался жир в верблюжьих горбах и овечьих курдюках. Уже наступил октябрь.И золотое колесо солнца, безмятежно катившееся по небу, все чаще скрывалось вдымных, темных тучах. Но после той памятной грозы в степи воцарилось долгоебездождие. Порою налетали очень резкие и холодные, сухие ветры-шурганы. Все этопредвещало скорый приход зимы. Стало быть, приближалось время перебираться наюг.

Жизнь людей в степи – это кочевье, а кочевье – это вечнаяпогоня за кормом для скота. Весной калмык ведет свои стада на север, вПоволжье, и остается там все лето до поздней осени. К зиме степь становитсясуровее, на ее открытых просторах гуляют ветры. Трава за лето выгорела, и скотунечем питаться. Надо подаваться на юг, к Манычу, Каспию, к низовьям Терека иКумы, либо – на Черные Земли, к Дону, а лучше того – на крымский тракт, ведущийв благодатные, мягкие, теплые края. Но там шалят ногайцы: потому недостижимкрымский тракт, будто Млечный Путь в небесах. Но, благодарение небесным тенгри,есть пастбища Хара-Базар, Черные Земли, которые зимой почти не покрывает снег,так что худо-бедно можно прокормить скот. У каждого улуса, объединенного пустьдальней и давней, но все же родственной связью, были там, в южном междуречьеВолги и Дона, постоянные участки, куда и предстояло дойти, пока не набухли внебесах тяжелые зимние тучи, пока не вызрели в них снегопады, метели, вьюги,бураны и не обрушились на степь.

Эрле знала, что день цоволгона не за горами.

С дальних выгонов приводили под самый улус стада кочкаров иовец. Хозяйки собирали пожитки, сворачивали в трубы белые простеганные, обшитыепо краям полосками мягкой кожи калмыцкие ковры – ширдыки. Укладывали всякуюженскую мелочь в мягкие торбы, одежду увязывали в узлы, собирали всякую мелочь,чтоб ничто не затерялось. Анзан два дня проискала свой чимкюр – маленькиемедные щипчики, украшенные красивой насечкой, для удаления волос с лица и тела– и причитала, что без чимкюра станет мохнатой, будто шелудивая овца, будторусская баба…

Эрле помалкивала, скрывая злорадство: на щеке у Анзан быладовольно большая темная родинка, которая, конечно, украшала эту румяную, тугующеку, но только не тогда, когда из родинки торчали жесткие и черные длинныеволоски.

Чимкюр отыскался неожиданно, когда Анзан уже всему улусуповедала, что не иначе как Эрле, шулма проклятущая, его припрятала, и самоемалое, что она за это заслуживает, как и за все-все прочие обиды, нанесенныеАнзан, быть зарытой в землю по самую шею на пути, где потом прогонят табуннеобъезженных лошадей. Ну а затем, сразу после смерти, – в студеном озеревместе со всеми прелюбодеями. Они с закатом солнца на ночь там замерзают, а навосходе шулмусы [28] извлекают их, отрывая промерзшие частитела, но потом, когда все волшебным образом срастается, погружают в озеровновь.

Наверняка Анзан думала, что и Хонгору там самое место. Ноникогда об этом не говорила вслух, опасаясь накликать на мужа беду. Однако Эрлене понимала, на что уж так жаловаться Анзан. Хонгор мягок и заботлив, он беретжену каждую ночь! Но беда была в том, что Анзан хорошо знала мужа, чуяла:присутствие Эрле заставляет его днем ходить как в воду опущенному, а ночамипьянит его кровь, и, держа в объятиях жену, он думает лишь об Эрле.

Когда Хонгор привез эту бедную, обессиленную русскую девку вулус и заставил Анзан ухаживать за нею, никто не сомневался, что Хонгор укралее где-то для себя и непременно сделает своей наложницей, а то и женится наней, если будет на то соизволение хана и ламы. Двоеженство – дело обычное. Ножениться на русской все-таки казалось чем-то диким.

Однако Хонгор объявил, что Эрле – дочь русского нойона, онспас ее в степи и хочет взять за нее выкуп. Если выкупа не будет… Что ж, тогдаон и решит, как быть дальше. А пока пусть она живет в его кибитке и пользуетсятем же уважением, какое калмыки обычно оказывают молодым девушкам.