– Все совсем не так, Алик. Ты, как всегда, преувеличиваешь, чтобы я еще раз почувствовала свою вину. Я не оправдываюсь. Возможно, я нерешительная и слабая, боюсь причинить боль кому-нибудь, но я действительно люблю тебя и ужасно благодарна за все.

– «Ужасно благодарна». О Боже! И это писательница! Но не в этом суть. А насчет «причинять боль», так я знаю по крайней мере одного человека, с которым ты особо не церемонишься. И не задумываешься – причиняешь ты ему боль или нет. И за семь лет ты достигла в этом совершенства.

– Алик, милый, ну зачем ты так? Уж тебе-то точно я не хочу делать больно. Прости, если это случалось. Я не нарочно. А что касается переезда в Нью-Йорк, то все совершенно не так. Это пока только разговоры. Просто мы обсуждали такой вариант. У меня и в мыслях нет поселиться там навсегда. Да и когда это еще будет! Через год. За год столько может измениться. Даже если мы поедем, то не думаю, что надолго. Получим гринкарту и назад. Или я вернусь, а девочки год там проучатся. Посмотрим, что из этого выйдет. Да придумаю я что-нибудь!

– Ты уникум, Вика, просто уникум. Вот меня угораздило! Сама-то веришь в то, что говоришь? А ты знаешь, что такое гринкарта? Уверен, что даже не поинтересовалась. А Стас твой прекрасно знает, поэтому и сидел в Америке больше, чем полгода в году. Сейчас уж, наверное, паспорт может получить. А ты, моя девочка, получив эту гринкарту, должна будешь полгода без выезда проводить в Америке. И так пять лет. А если уедешь на год, то гринкарта твоя пропадает. Вот так, для сведения.

– Подожди, Алик, но можно что-нибудь придумать, если оставаться там по полгода. А может, ты приедешь? А что, откроете филиал галереи в Нью-Йорке. Сейчас на русское искусство бум. Ты там, Никита здесь, я буду тебе помогать. Будем ездить туда-сюда. Выставки устраивать. Знаешь, как там можно раскрутиться с картинами!

Она говорила и видела, как меняется лицо Алика – губы плотно сжаты, взгляд холодный, даже слегка презрительный. «Да что я такого сказала? Что он так смотрит?» – подумала Вика и замолчала.

– Я думал, ты умнее. Или меня за полного идиота держишь? Ты хоть сама понимаешь, что говоришь?

– A что я такого сказала?

– Вика, ты действительно думаешь, что ты такая необыкновенная и распрекрасная? Думаешь, ты единственная женщина на земле, обладающая столь многими достоинствами, что и равных тебе нет? Ты сама понимаешь, что говоришь? Это даже не безнравственно, а просто отвратительно. Предлагать мне переехать с тобой, ежедневно обманывать твоего мужа, продолжать это представление! Ты действительно уверена, что я, как ручная обезьяна, буду прыгать рядом, пока тебе это не надоест? Я знал, что у тебя невысокие моральные устои, меня это даже иногда забавляло, но не до такой же степени! Ну, какие-то нормы существуют!

Вика слушала его и не понимала, за что? Она не вкладывала никакого смысла в свои слова, просто говорила, чтобы отвлечь Алика от больной темы, внушить, что она, Вика, никуда от него не денется, будет рядом. Хотела как-то смягчить саму мысль о неизбежной разлуке. Зачем он с таким презрением? Ей стало так обидно, что защипало в глазах от подступивших слез.

– За что ты так, Алик? Я ничего плохого не хотела. Я думала тебя как-то отвлечь. Чтобы ты знал, что я всегда… Я всегда, – слезы душили Вику, слова застревали в горле. Она видела тревожный взгляд Алика и не могла больше сдержать слез. Они текли по щекам, а она все хотела объяснить ему, что она не такая ужасная. – Я хотела давно, я знаю, это плохо, конечно, понимаю, но ничего не могу поделать. Я же люблю тебя… не получается никак. Ну что я могу? Мы же пытались много раз… и ты, и я… хотели расстаться… потом опять, все сначала… Невозможно. Не знаю. Я совсем запуталась. Все что-то хотят от меня, а я не знаю, как мне… как мне… ну чтобы всем хорошо… Не получается… Разве я виновата? Я же как лучше. А ты говоришь… говоришь, что я… ужас какая. Зачем?

Руки Алика обнимали ее, она уткнулась головой в его плечо. Когда он успел сесть рядом? Но сразу стало легче. А он гладил ее по голове и приговаривал:

– Ну, все, все. Успокойся, маленькая моя. Бедная моя, бедная! Девочка моя. Ну не плачь, не плачь, хватит. Прости, Викусенька. Ну не надо. Я дурак, просто идиот. Это от ревности, от злости. Прости меня, солнышко мое, моя радость. Вот я, идиот, девочку мою обидел! Ну, пожалуйста, Викуль, не плачь, у меня сердце разрывается! Ты хорошая, ты лучше всех. Все обижают мою девочку, мою хорошую, самую любимую…

Как будто когтистая лапа, сжимающая ей сердце, разжалась. Стало так тепло, уютно, слезы высохли. Вика подняла голову и посмотрела на Алика. Увидела глаза, чуть насмешливые, но полные любви. И улыбнулась ему. И тут вдруг в голове прозвучал Томкин голос: «Да куда он от нас, лицедеек, денется!» Вика вздрогнула, неужели она притворялась? Нет, она плакала по-настоящему, без всякого актерства.

– Что ты, Викусь? – тревожно спросил Алик, заметив, как она вздрогнула. – Все хорошо, малыш. Не будем больше, да? Хочешь, уедем куда-нибудь? В Питер? Побродим там пару дней. Можно сегодня вечером рвануть… А, Викусь?

– Не получится, завтра с мамой поедем на Песчаную в бабушкину квартиру. Она хочет посмотреть, что там взять на память, а что отдать. Потом на дачу, будем тетю Нату уговаривать в город переезжать.

– А девочки где будут после школы?

– У родителей. Пообедают и будут заниматься с папой.

– Хочешь, я возьму их погулять в парк, если погода такая же будет? Соскучился без них.

– Ну, если у тебя время есть. Созвонись тогда с папой или с Любой. А вечером ко мне привезешь, я часам к шести уже вернусь. Ужин приготовлю, посидим дома.

– Давай, Викусь, а мы по дороге в «Глазурь» заедем, возьмем пирожных к чаю. Вечером музыкой позанимаемся. Наверно, все лето к роялю не подходили?

Вика посмотрела на Алика и улыбнулась. Господи, какой он хороший. Зачем им ссориться? Что она без него будет делать? Погладила Алика по щеке и спросила:

– Тебе в галерею нужно возвращаться? Может, поедем на Бронную?

Алик перехватил ее руку и поцеловал ладонь. Когда подъезжали к его дому, в голове опять раздался насмешливый голос: «Молодец, Велехова, нужно укреплять завоеванные позиции!» Вика вздохнула, что за глупость лезет в голову?

Следующим утром она с мамой ходила по сумрачной большой квартире. Знакомые с детства вещи – старинные лампы, картины, книги, множество фарфоровых фигурок на серванте. Вика взяла балерину в розовой пачке, провела пальцем, стирая пыль. Кусочек хрупкой сеточки на юбке был отколот. Это она в детстве украдкой отломила, так легко ломалось, не верилось, что стекло. Когда умер дедушка, ей было шестнадцать лет и в реальность смерти не верилось. А смерть бабули была вполне реальной. И место, которое она занимала в Викиной жизни, оказалось пустым. Эта пустота была безнадежной и горькой. У Нины Сергеевны глаза тоже были влажными. Она, вздыхая, собрала в большую сумку альбомы с фотографиями, документы, письма.

– Ну, вот и все, Викусь, поехали. Надо оценщика пригласить как-нибудь… Дедушка твой все это из Германии привез после войны. Пусть оценят, возможно, мебель и картины представляют интерес.