Прошло всего десять минут с тех пор, как она решилась приготовить закуски, и теперь в ее распоряжении имелись фрукты с перцем чили, аппетитные бандерильи, элотес[16] и бодрящий аквафреска[17] на десерт. Не совершенное меню, разумеется, но ничего более приближенного к совершенству в Бичо Раро еще не едали.

Марисита нагромоздила подносы друг на друга, защищая их зонтиками, и поскорее потащила туда, где сидели пилигримы.

Падре Химинес бросился ей навстречу, забрал часть подносов и облизнулся.

– Ты просто чудо, Марисита Лопес.

Теперь-то ошибочное предположение близнецов стало истиной: началась вечеринка.

Даже Телдон принял участие. Он не стал отходить от дома, но, по крайней мере, поставил свой стул снаружи, а не внутри. Все ели приготовленную Мариситой еду и хором пели игравшие по радио песни, а близняшки даже немного потанцевали, насколько позволяла связывавшая их змея. Тони травил байки под аккомпанемент музыки, которую запускал Хоакин, став почти прежним Тони Триумфом (если не считать роста). Истина заключалась в том, что Тони всегда любил рассказывать людям истории, связанные с музыкой.

Падре Химинес первым сообразил, что Марисита, скорее всего, понятия не имеет о сообщении, которое оставил для нее Даниэль. Он жестом подозвал девушку поближе – в тот миг им почти не двигали эгоистические поползновения, – и рассказал ей обо всём, жмурясь, когда волшебный дождь капал ему на лоб.

– «Марисита, я слушаю», – повторил он. – Ты знала?

Услышанное потрясло Мариситу до звона в ушах, но голос ее даже не дрогнул.

– Нет, падре, я не знала.

– Я так и подумал, – довольно кивнул падре Химинес. – Кстати, твои элотес – просто совершенство.

«Почти», – прошептала Марисита, правда, мысленно. Вслух она сказала:

– Спасибо.

Она села, мило улыбаясь, но разум ее был поглощен посланием Даниэля, она думала о том, как Беатрис и Хоакин просили ее прийти на их передачу еще раз. Ставя всё новые и новые песни, Хоакин и в мыслях не держал никого карать, и всё же с каждой минутой Марисита всё острее чувствовала, что Хоакин пытается подбодрить кузена веселыми песнями, в то время как она сама бездействует. Да, она искала Даниэля, но это она сама захотела так поступить, ради самой себя. А Даниэль хотел, чтобы она рассказала в прямом эфире свою историю. Она не могла этого сделать. Он не понимает, что все станут ее презирать. Пилигримы весело болтали, неожиданно для самих себя объединившись благодаря присутствию раздражительного Тони, и Марисита почувствовала себя еще хуже. Знай они ее подлинную историю, никогда не назвали бы ее «чудом».

В радиоэфире возникла пауза, и Дженни вдруг выпалила:

– Я иду и думаю, что же пошло не так.

Все взоры обратились к ней. Вначале никто не понял, что такого странного произошло, но постепенно до пилигримов начало доходить, что никто не обращался к Дженни с этими словами. Она просто взяла и произнесла их. Все стали переглядываться, вспоминать, кто, что и кому говорил, выискивая источник удивительного явления.

Наконец Бетси проговорила:

– Ты это сама сказала?

– Ты это сама сказала? – повторила Дженни, отчаянно кивая.

Дженни полночи просидела рядом с другими пилигримами и впервые ощутила между ними удивительное единение, еще ей страшно захотелось разузнать у Тони, что привело его в Бичо Раро и почему такой веселый и яркий человек стал великаном и теперь торчит в этой пустоши. Дженни отчаянно попыталась произнести все эти слова, как обычно потерпела неудачу, а потом у нее вдруг вырвалась эта фраза.

– Как тебе удалось произнести это самой? – спросил падре.

– Как тебе удалось произнести это самой? – спросила Дженни. Она беспомощно поглядела на Тони, уверенная, что уж он-то поймет, что именно с ней произошло. В начале вечера диджей, скорее всего, ответил бы на эту молчаливую мольбу каким-нибудь язвительным замечанием, но, глядя на ее лицо, в свете фонаря казавшееся призрачным, Тони захотел, чтобы Дженни сегодня сумела сказать еще что-нибудь.

Он сказал:

– Можешь сказать это еще раз, куколка?

– Я иду и думаю, что же пошло не так, – повторила Дженни.

Этот обмен репликами всех потряс. Дженни не только не стала повторять слова Тони, но еще и изрекла что-то новое.

В воздухе запахло переменами.

– Неисповедимы пути! – воскликнул падре Химинес, но Тони нетерпеливо замахал на него рукой.

– Это стихи, – изрек он. – Строчка из песни Runaway.

– Это чужие слова, – заметила Марисита, – но произнесены они были не сейчас! Попробуй сказать еще что-нибудь!

– Попробуй сказать еще что-нибудь, – откликнулась Дженни. Несколько долгих мгновений она молчала, хмурилась, пыжилась, пытаясь вспомнить какие-то слова кроме тех, что услышала минуту назад. Наконец она произнесла: – Как ни пытаюсь, не могу с пути свернуть.

– Конни Фрэнсис, – пояснил Тони. – Песня My Heart Has a Mind of Its Own.

– Отлично, Дженни, отлично! Это большой шаг вперед! – Падре Химинес захлопал в ладоши. Дженни радостно повторила его слова.

– Похоже, ты сможешь высказать что угодно с помощью стихов, – сказала Бетси.

– Я бы не была так уверена, – возразила Робби.

– Это большой шаг вперед! – повторил падре Химинес.

С минуту все молчали. Музыка тоже не играла, потому что радиопередача подошла к концу. И всё же в воздухе витали надежда и ликование: успех одного пилигрима взбодрил всех остальных. Сонно ухнула сова, ненадолго разбуженная проблеском второго чуда Дженни, и все вспомнили, что уже очень поздно.

Дженни поглядела на Тони, и тот сообразил, что она ждет его мудрого слова. Тогда он просто сказал:

– Тебе придется больше слушать радио.

Когда Беатрис, Пит и Хоакин вернулись в Бичо Раро, там было темно и тихо, если не считать негромкое уханье сов, которые снова начали собираться. Все пилигримы угомонились и разошлись, костер прогорел. Хоакин маневрировал на грузовике, чтобы вернуть его в поселение как можно тише, но для этого ему приходилось двигаться очень медленно, на завершение этого сложного процесса у него ушел почти час.

Беатрис и Пит остались стоять под покровом холодной ночи, глядя на Бичо Раро.

Просто удивительно, как меняется место, когда к нему немного привыкаешь. Когда Пит только приехал в Бичо Раро, пронизывающий холод ночи казался ему зловещим, повсюду мерещились недружелюбные существа. Постройки выглядели голыми и нежилыми. Теперь же Пит увидел просто скопление мирно спящих домиков, тихую гавань посреди огромного, сухого моря. Шепоты, которые он слышал, оказались просто уханьем сидящих на крышах сов, а мурашки, пробегавшие по его коже, были вызваны близким присутствием пустыни и Беатрис. Пит знал, что спать ему снова придется на полу рядом с матрасом падре Химинеса, но это его не огорчало.