— Сейчас ты забудешь то, как нашла дорогу в мои чертоги, и все, что было здесь с тобой, что ты видела и слышала. В твоей памяти останется только сладкая боль.

Кольцо вспыхнуло ярче, оделось зеленоватым ореолом, и медленно, точно нехотя, померкло.

— Я перенесу тебя обратно в заброшенное подлесье и дам три ночи на то, чтобы спрятаться от меня. Затем я начну искать тебя, а ты — разрываться между безоглядным детским ужасом передо мною и столь же непреодолимым влечением ко мне. Будет любопытно узнать, что же окажется сильнее, когда мы неминуемо встретимся вновь, по моей воле или по твоей… А сейчас забудь все, что здесь было.

Голос снова стал так оскорбительно равнодушен, что ее охватило неподдельное разочарование. Как, и это все? Выходит, он ее отпускает? И это после всего…

После всего? Так ты ничего не забыла? Тогда молчи, ради всех твоих богов, не произноси больше ни слова!

Он был властен над своим голосом, но не над руками, коснувшимися ее с такой неподдельной и нежданной нежностью, что она даже не заметила, в какой миг исчезли все еще сковывавшие ее путы. Он поднял ее, и она почувствовала себя невесомой, но отнюдь не беззащитной: теперь в любой момент она могла выскользнуть и исчезнуть.

Пока можешь не выдавать своих колдовских для этого мира способностей — не делай этого!

Естественно. Тем более, что это такое чарующее ощущение — независимый от собственной воли полет, в котором соединяется и столь любимая свобода падения из подоблачной выси, и скачка на крылатом коне; вот только не нужно ни зорко следить за жадным притяжением земли, ни напрягать свою волю в обуздании всегда такого своенравного скакуна; зато можно полностью отдаваться этому бережно охраняемому парению, когда внизу угольные росчерки теней от торчащих повсюду столпообразных утесов пересекаются с ленивым мерцанием поросших зеленью ущелий, а призрачные стаи летучих мышей, сказочным эскортом сопровождающие их на почтительном расстоянии, усыпают небо плескучими отсветами и лунного сияния, и рассветной рыжести на своих кожистых крыльях…

Но самым удивительным было лицо, склонившееся над нею — страстное и в то же время изумленное; сейчас, когда он не подозревал, что она, несмотря на плотно сомкнутые веки, тайком всматривается в его черты почти невидимыми кристалликами на своем драгоценном обруче, он позволил себе сбросить маску надменного равнодушия и напоминал ребенка, получившего долгожданную игрушку, которая оказалась настолько хрупкой, что впервые желание сохранить этот дар пересилило своевольную жажду игры.

Крылья, мерными взмахами затенявшие небо, развернулись во всю свою невероятную ширь и замерли; плавное кружение неспешно приблизило ночного властителя к земле. Мона Сэниа почувствовала под своими ногами жесткую, как стерня, траву, и с этого мига прикосновение всесильных рук, так бережно хранивших ее во время всего полета, больше не ощущалось. Наверное, пора было поднимать ресницы.

— Иди вперед и не оглядывайся. — услышала она над собой голос, такой равнодушный и невыразительный, словно он и не принадлежал тому пепельнокрылому властелину этого подлунного мира, который еще миг назад вглядывался в ее лицо с таким упоением.

Бесформенный массив заброшенной купины громоздился перед нею, и она, не оглядываясь, послушно шагнула под неумолчно шелестящий свод. Бесчисленные невидимые создания копошились вверху, стряхивая вниз какую-то шелуху; временами с глухим стуком шлепались крупные плоды или орехи.

Бесшумный порыв ветра пахнул сзади — она поняла, что это взмах крыльев, уносящий Лунного Нетопыря. И без единого слова прощания.

Интересно, о чем он думал, улетая?

О том, что в следующий раз он узнает, какого цвета твои глаза…

Пожалуй, желания совпадают. А теперь — домой. Домой!

Вот только что сказать дома?

Ну, на то ты и женщина…

Что ж, посмотрим, как это получится…

А дома получилось абсолютно естественно:

— …прямо с седла — и в море. Платье вот порвала, колючки там под водой какие-то, похожи на каменные… — Она стояла перед мужем, стягивая в кулачке ворот порванного платья легкая, юная, солгавшая, и ни чуточки не виноватая; совсем как в те невозвратимые времена, когда они с братьями совершали разбойничьи набеги на запретные сады королевского лесничего Иссабаста; да и лгать-то оказалось так же просто и естественно, как тогда — собственному папеньке-королю.

Хорошо еще, забирая коня с восточного мыса, догадалась заблаговременно окунуться с головой.

— Колючки каменные? — Хмурый супруг придирчиво оглядывал ее, мокрую и неуязвимую. — Кораллы это. Тебе крупно повезло, что ни царапинки нет. А могла здорово пораниться. Смотри-ка, и губы у тебя совсем синие!

Знал бы он, отчего… Но прикосновение сумеречного демона не оставило ни обещанной боли, ни чувства оскорбленного достоинства и уж тем более — желания расквитаться. В самый первый раз, когда она только увидела его — пепельную тень на чужом небе, ей представился человек, которого она будет ненавидеть. Но сейчас он вспоминался, как… пожалуй, всего лишь как инопланетный зверь, которого любопытно было бы приручить.

Она беззаботно пожала плечами:

— Перекупалась. Море закатное, золоченое, вылезать не хотелось — тихо там, никаких плавучих мордастых сюрпризов вроде давешней сирвенайи. Плещешься себе, как рыба в воде…

Всемогущество так нежданно возвращенной юности — не иначе как оно обострило память, замусоренную житейской шелухой, возвращая ее к проклятой нерешенной загадке.

Как рыба в воде! Вот что пришло ей на ум перед тем, как она увидела среди придонной зелени эту пятнистую тушу.

Она научилась чувствовать себя в море, как в родной стихии: но ведь не одна она — все.

Вся дружина. Вся!

Недаром Паянна предсказывала, что воспоминание придет в самый неожиданный момент.

— Постой, постой!.. Все это мелочи, муж мой, любовь моя. Они подождут. А сейчас припомни-ка, кто из дружинников резвился с тобой в море в тот момент, когда на пороге дома появился этот хохлатый крэг?

— М-м-м… Борб, Пы и Ких. Но ведь и я находился там же!

Ага, только спиной к ним. Ты же сам сказал, что следил за Ю-ю, который карабкался по камням, догоняя Фируза с Кукушонком. Но даже если бы ты глядел с берега на море, то наверняка и внимания не обратил бы на то, что кто-то из этой троицы нырнул и теперь находится под водой уже целую минуту. А минута — это очень много, около ста ударов сердца. За это время можно было успеть в один миг очутиться где-нибудь в заранее условленном месте на Равнине Паладинов, отправить венценосного крэга к нам в Бирюзовый Дол, и затем так же незаметно вернуться обратно под воду.

— Знаешь, это уж чересчур сложно, как говорится, левой рукой за правым ухом.

— Но все простые варианты мы уже рассмотрели и отбросили. И с этим не поспоришь.