В коридоре послышались шаги. В застекленную дверь постучали. Вошел Эли Нажеар. Его в первый момент ослепил яркий свет и поразила такая концентрация жизни на столь маленьком пятачке.

— Моих постояльцев вы уже видели, не так ли? Разрешите вам представить моего мужа, он государственный чиновник, служит в железнодорожном ведомстве.

Господин Барон встал, церемонно протянул руку и потеребил свои сивые пышные усы. Свой пристежной воротничок он снял, и стала видна медная пуговка рубашки, блестевшая на его шее.

— Садитесь, мсье Эли. Вы, наверное, проголодались. С самого утра ничего не ели…

И он уселся в конце стола, напротив господина Барона. В этом сквозило что-то значительное, будто он вступал во владение… Домб, устремив взор в пространство, дожевывал последний кусок хлеба. Антуанетта про себя отметила, какие у вновь прибывшего темные круги под глазами. Что до Моисея, он просто спросил:

— Полагаю, вы из Стамбула?

— Собственно, по происхождению я португалец. Но родился в Стамбуле. А вы поляк?

— Это я поляк! — встрял Домб, приосанившись с таким видом, будто заиграли его национальный гимн.

Тут в дверь, как ураган, ворвался Валеско, а с ним волна холодного воздуха и запаха духов.

— Я опоздал?

— Вы всегда опаздываете.

Он остановился, увидев, что новичок занял лучшее место и перед ним стоят подносики. Учуял аромат котлеты и овощей. Поверх голов послал Антуанетте вопрошающий взгляд.

— Хоть теперь не медлите, садитесь за стол!

Было очень жарко. Режущий яркий свет озарял кухню, стены которой были выкрашены масляной краской. Сотрапезники задевали друг друга локтями. Коробка Моисея теснилась вплотную к подносу Эли, и Домбу пришлось придвинуться поближе к мадам Барон, чтобы освободить место для Валеско.

Последний вытащил из кармана пальто пакет, набитый разного рода колбасными изделиями, потому что зарабатывал больше прочих и к тому же, когда деньги кончались, находил способ перехватить взаймы.

— Вы бывали в Румынии?

— Я прожил год в Бухаресте, — отвечал Эли.

— Какой город! А Констанца! Здесь изо дня в день, год за годом шлепаешь по грязи…

— Тогда зачем вы здесь? — язвительно перебила мадам Барон.

— Не сердитесь. Спросите господина… Нажеар, так?.. спросите у него, возможно ли тут хоть какое-нибудь сравнение с Румынией. И там все можно иметь почитай что даром! Курица стоит несколько сантимов…

Эли чувствовал, что у него горят щеки. Его оглушали голоса этих людей, звяканье вилок и тарелок. Он не мог двинуться хоть на сантиметр, чтобы не толкнуть Моисея, сидящего справа, или Валеско — соседа слева. Голова не работала совершенно.

Медленно пережевывая свои овощи и мясо, он пялился на стол, на жестяные коробки, на бутерброды и чашки с кофе.

— Что вы привыкли пить? — осведомилась мадам Барон.

— У нас пьют раку. Вы, наверное, не знаете такого напитка. Я бы выпил воды…

Он ел без всякого аппетита. Нос весь горел. В висках стучало, как бывает, когда влезешь в слишком горячую ванну. Господин Барон, покончив с трапезой, отодвинул свое плетеное кресло от стола и развернул газету.

В общем, всяк занимался своим делом. Пока отец раскуривал пенковую трубку, головка которой достигала его груди, Антуанетта, пристроившись в уголке у печи, принялась мыть посуду.

Эли совсем не думал о Ван дер Хмыре! Он даже о Сильви не думал, даром что она всю свою юность провела в этом доме.

Сказать по правде, мысли его посещали странноватые. О том, что он старше всех этих студентов, что у него, не в пример им, полный пансион, что отныне он будет окружен почтением. И это было приятно.

— Я еще не знаю ваших привычек. Вы любите сыр?

— Да, но сегодня мне не хочется есть.

Он дал ей тысячу франков, новенькую купюру из пачки, в то время как установленная плата за пансион составляла восемьсот.

— Перечислите остальное на следующий месяц, — сказал он.

Он мельком просмотрел газету. Это был местный листок, «Газета Шарлеруа», на шершавой бумаге, со слишком крупным шрифтом.

Мадам Барон, как всегда, перекусила на ходу, не переставая хлопотать по хозяйству. Эли она обслуживала сама.

— Вы не доели ваше мясо?

— Спасибо, больше не хочу. Я все еще нездоров…

— Грипп лютует, — подтвердил господин Барон. — Я читал, что в Лондоне настоящая эпидемия, за последнюю неделю смертность возросла на тридцать процентов…

Он был невозмутим. Только его толстые усы трепетали всякий раз, когда он выпускал клуб дыма.

— Убийцу поймали? — спросила Антуанетта.

Эли не дрогнул, хотя вполне сознавал, что речь о нем. Поднял голову, любопытствуя в той же мере, как и все прочие, не больше, но и не меньше.

— Еще нет. Объявляют, что напали на след, скоро он будет арестован. В банке Ван дер Крэйзена сообщили номера выданных ему купюр.

Господин Барон огляделся с важностью, разом став другим человеком — тем, кто на пассажирских поездах бельгийской железной дороги ходит из купе в купе, проверяя билеты.

— Находятся такие, кто воображает, будто наша профессия не опасна! — сказал он. — А разве убийца не мог и кондуктора прикончить?

Легкая улыбка, скользнувшая по губам Эли, насторожила его, но тотчас угасла.

— Еще как мог бы! И вот, несмотря на это, нам увеличили пенсионный возраст до шестидесяти, уравняли с теми, у кого самая обычная сидячая работа!

Усмешка Эли была непреднамеренной. Чисто нервная реакция. На самом деле, пока господин Барон говорил, он наблюдал за хозяйкой. Заметил, как на ее лице промелькнуло нечто, похожее на сомнение, подозрение или, может статься, всего лишь колебание, мимолетная мысль. Он догадался, что это связано с той купюрой. И подумал, что банковый билет, который он ей дал, еще здесь, в доме.

— Кофе?

Он потратил пока всего два банковых билета: тот, что парикмахер разменял в Народном Доме, и второй, который мадам Барон сложила восемь раз и сунула в свой кошель.

— Благодарю. Кофе вечером — никогда.

— А знаете, сколько следов ударов на трупе? Восемнадцать!

Он сделал вид, что удивлен этим так же, как прочие.

— Восемнадцать ударов разводным ключом! Предполагают, что это механик или, в любом случае, человек, привыкший орудовать инструментами. Полицейский, проверявший паспорта, не помнит, какой национальности был пассажир, сидевший напротив голландца, ведь в том поезде ехали пятнадцать человек иностранцев. Он считает, что это был грек или итальянец.

Мадам Барон вынула из печи суп-пюре, приготовленный для Эли. Прочие уже покончили с едой. Домб, особенно молчаливый, закрыл свою коробку, встал и вышел. Его прощальные слова прозвучали воинственно.