– Так и сказала, Мастер…

– Так и сказала, Мартин Ряба. Сказала, вот тебе слово!

… Но подожди. Я лежал на смертном одре, Мартин Ряба. Она пришла после Крестного стояния и села на край постели. Взяла меня за руку. И сказала, что если со мной что случится, то ей и жизнь не жизнь без меня, и смерть не смерть, если мы умрем не вместе. Она клялась и обещала, что, будет ли ей суждена долгая жизнь или короткая, она проведет ее в трауре. Клялась и обещала, что никогда больше не выйдет замуж…

– Так и клялась, Мастер…

– Богом клянусь, так и было, Мартин Ряба! И после всего этого – смотри, сколько же змеиного яда нашлось в ее сердце. Я лишь год как в земле, несчастный, жалкий год по сравнению с той вечностью, что она мне обещала, – и она уже раздает обещания другому мужчине, а не мне, другой целует ее в губы, любовь другого у нее в сердце. А я – ее первый возлюбленный, ее муж – в сырой земле, а она – в объятьях Билли Почтальона…

– В объятьях Билли Почтальона, точно, Мастер! Я и сам видел… Много на что приходится глаза закрывать, Мастер…

– И теперь он лежит в моей постели, а она отдается ему целиком и полностью, заботится о нем днем и ночью, ходит ради него в паломничества, посылает в Дублин за тремя докторами… Приведи она мне хоть одного доктора из Дублина, я бы, может, и выздоровел…

– А вы знаете, что она сказала про вас, Мастер? Как-то я пришел к ней с мешочком картошки, как раз через неделю после того, как вас похоронили. Говорили о вас. “Старый Учитель большая потеря, – говорю я. – Ведь и не было бедняге никакой причины умирать. Кабы его уложили в постель с этой простудой, следили бы за ним внимательно, дали бы ему выпить пару капель виски да послали бы за доктором вовремя, с самого начала…”

“Знаешь, в чем дело, Мартин Ряба?” – говорит она. Никогда не забуду тех слов, что она сказала, Мастер: “Знаешь, в чем дело, Мартин Ряба? Все лекари ирландских фениев не исцелили бы Старого Учителя. Он был слишком хорош для этой жизни…” Честное слово, Мастер. И еще она сказала кое-что, чего я никогда прежде не слыхивал. Должно быть, это какая-то старая пословица, Мастер. “Тот, кто отмечен любовью богов, умирает молодым”…

– Блудница! Блудница! Распутная блудодейка!..

– Де гряс, Учитель. Следите за речью. Не уподобляйте себя Катрине Падинь. Зашел к ней однажды викарий, а он был новым человеком в этом приходе. Не знал, где живет Нель. “Нель, сука”, – сказала Катрина. Оныст!..

– Ах ты, милашка Грязные Ноги, Со-ан-со!.. Муред…

– …Он донимал Бриана Старшего каждую пятницу, когда тот забирал свою пенсию. “Оформил бы ты лучше на себя какую-нибудь страховку, Бриани, – говаривал этот прохвост. – А то ты в любой день можешь отправиться в графство Клэр[119]…” “Нет ни единой божьей твари, какую бы этот паршивый хапуга не обложил своей страховкой, – сказал мне Бриан Старший как-то в пятницу на почте. – Разве что псинка Нель Падинь, которая взяла себе моду, пробегая по тропинке, вынюхивать что-то на участке Катрины”…

– И я там был, и забирал пенсию вместе с Брианом в тот день, когда он умер.

“Недолог век страховщика”, – сказал я тогда.

“Вот и он ушел в лучший мир, пустобрех, – сказал Бриан. – И если его возьмут Наверх, он будет приставать к Всевышнему с рассказами про всяческие происшествия, что случились много лет назад, и пытаться застраховать Его проперти[120], святых и ангелов, от козней Всенижнего. А если Всенижний его заберет, страховщик будет сводить его с ума и убеждать застраховать хоть несколько углей от водопроводов Всевышнего. И оба они не найдут ничего лучше, чем провернуть с этим нахрапистым балаболом ту же шутку, что и Томас Внутрях: каждый раз, когда ему не хотелось, чтобы скот Нель пасся на его клочке земли, он отгонял его к Катрине, а скот Катрины – к Нель…”

– А ты слыхал, что он сказал, когда скончался Придорожник: “Честное слово, мужики, святому Петру теперь стоит внимательнее смотреть за своими ключами. Иначе этот его новый жилец улизнет вместе с ними…”

– Ой, да что может быть лучше того, что Бриан сказал Томасу Внутряху, когда померла Катрина:

“Томас, ангел мой пресветлый, – сказал он. – Само собой, и тебя, и Нель, и Баб, и дочь Норы Шонинь будут все время зазывать в небесную кузницу, чтоб подлатать вам крылья. Оно, конечно, если Господь Бог дозволит вам находиться на одном насесте с ней. А у меня, я бы сказал, шанс получить даже одно крыло совсем невелик, поскольку Катрина недостаточно высокого мнения о моей валуэйшон[121]. Но, Богом клянусь, Томас, голубчик ты мой нежный, у тебя вообще не будет трудностей, как что-то сломается, если мне достанется норка под камушком рядом с ней”.

– Божечки! Бриан, зудила, ко мне все ближе! Не попусти, Господи! Ой, что же мне делать-то теперь?..

– Вот что Почтмейстерша сказала о моей смерти: у нее рук не хватило открыть ни единого письма в эти дни, столько было телеграмм…

– А о моей смерти было в газете…

– А о моей смерти было в двух газетах…

– Вот послушайте заметку в “Репортере” о моей смерти:

“Он происходил из старого и очень известного в этих местах рода. Играл важную роль в национальном движении. Был близким другом Эмона де Валеры…”

– А вот заметка, которая была в “Ирландце” обо мне:

“Его семья пользовалась большим уважением в округе. Еще мальчиком он вступил в Ирландские Фении[122], а позднее – в Ирландские Добровольцы. Он был близким другом Артура Гриффита…”

– …А еще Колли рассказал на твоих поминках сказку про курочку, что снесла яйцо в навозной куче.

– Ты врун! Тоже мне история, чтобы рассказывать ее на приличных поминках!..

– Будто я ее там не слышал!..

– Ты врун! Ничего ты не слышал…

– …А что за свара на твоих поминках! Всей свары – два старых пенсионера!

– Один из них глухой, как Томас Внутрях, – когда Катрина просила его поехать вместе с ней к Манусу Законнику поговорить насчет земли.

– Ну да – и ни одной посудины в доме не было, не наполненной святой водой.

– У меня была свара на поминках…

– Ну да, была. Томас Внутрях ее затеял, когда сказал Бриану Старшему: “Ты уже столько “парного молока” от Эмона с Верхнего Луга вылакал с тех пор, как пришел, Томас, что уж можно масло сбить”.