Я Труба Кладбищенская. Пусть услышат голос мой! Он должен быть услышан…

Здесь, на кладбище, самовластный надзиратель – темнота. Его дубинка – меланхолия, какую не сломить приветливой улыбкой девицы. Его засов – засов бесчувствия, что нельзя открыть блеском золота или ловким словом власти. Его глаза – тень несчастья над лесной тропинкой. Его суд – жестокий суд, где ни один клинок героя и рыцаря не в силах выдержать на земле смерти.

Там, наверху, Яркость – герой, одетый в платье подвига. Он носит плащ солнца с фибулами роз, с каймой из песни моря, строчками птичьего щебета, кистями из крыльев бабочек и поясом из звезд Млечного Пути. Его щит сделан из свадебной фаты. Его меч света – из детских игрушек. Его награда за доблесть – стебель колоса, что созрел до предела, облако, пронизанное непорочным светом утра, и юная краса, чьи глаза пылают древней грезой любви…

Но заболонь застывает в дереве, золотой голос дрозда обращается в медь. Вянет роза. Темная ржавчина, что тупит, разъедает и рушит, пятнает острие клинка рыцаря.

Темнота берет верх над яркостью. Кладбище требует свое…

Я Труба Кладбищенская. Пусть услышат голос мой! Он должен быть услышан…

Кто это у меня тут?.. Мартин Ряба, святые угодники! Вовремя ты явился! Я-то уже давно здесь, а мы с тобой одних лет. Да, это я, все та же Катрина Падинь.

Ты говорил – пролежни, вот что у тебя было…

– Катрина, душенька, постель была уж очень жесткая для моих бедных ягодиц. Спина вся пошла волдырями. На ляжках ни кусочка живой кожи не осталось, и в паху была застарелая болячка. Ничего удивительного, Катрина, душенька, после того как я лежмя пролежал девять месяцев. Ни согнуться не мог, ни повернуться. Сын мой захаживал ко мне и переворачивал меня на другой бок. “Я потянуться-то не могу, – говорю. – Слишком долго лежал”, – говорю. А он отвечает: “Кто долго лежал, никогда не соврет”[103]. Ох, Катрина, душенька, постель была уж очень жесткая для моих бедных ягодиц…

– Ягодицы твои вполне к тому пригодные, Мартин. У тебя там все равно с избытком всегда было… Коль у тебя пролежни, тебе же легче привыкать к здешним доскам… Бидь Сорха, говоришь. Она все еще наверху. Нам-то уж лучше пусть там, чем здесь. Я, конечно, не хочу ее принизить или оскорбить, но у нее и на земле вид был отвратный. И думаю, что это место тоже ничуть ее не украсит… Значит, вы с Бидь состязались, кто дольше проживет, говоришь. Ну да, конечно. Да. Вот так вот оно бывает, Мартин Ряба… И она все ж таки похоронила тебя вперед себя! Тут уж ничего не поделаешь, Мартин, бедолага. Чтоб ей ни дна ни покрышки. Только что-то она долго зажилась. Уж давно бы к ней смерть пришла, не будь она такой бесстыжей… Твоя правда, Мартин. Удивительно, как только у нее самой не появились пролежни, раз она столько времени провела в постели. Она же прохворала, пожалуй, все дни своей жизни, кроме похоронных. А в какие не хворала, ее одолевала простуда. Но в дни похорон у нее с голосом все было в порядке.

“Если б не хрипота, – заявляла она после, – уж я бы его оплакала”. Кошелка бесстыжая! Все еще получает свою пенсию в полкроны и складывает в передник жене своего сына. Покуда она держит деньги в переднике, невестка не допустит, чтоб у нее появились хоть какие-то пролежни, это я тебе точно говорю! Станет ей маслом растирать и ляжки, и ягодицы… Никого она больше не оплакивает, говоришь… Вот чувырла!.. Тома Рыжика похоронили. Еще один… А на Томаса Внутряха хижина пока не обвалилась, говоришь… Божечки! Нель поставила ему туда стол… И буфет… И кровать. И даже кровать, ишь ты! Так и поставила она кровать кому другому, если б не ее неправедные деньги. Судья-то совсем полоумный… Она до ужаса боялась, что на старой кровати у него могут появиться пролежни. Она до ужаса боялась, что не сможет получить его кусок земли, Мартин Ряба!

Бриан Старший, говоришь? Этот ни в жизнь не помрет, покуда на него не выльют банку парафину да не поднесут спичку… Вот она где, правда, Мартин Ряба! У этого мерзкого зудилы никогда не будет пролежней… Он умрет внезапной смертью. Это ты прав. Внезапной смертью, точно. Пронеси, Господи, мимо нас его кучу костей!..

Что такое? На Нижние Пригорки опять мор напал! Так для них это не впервой. Я, конечно, не хочу их принизить! Очень бы они тут пригодились, что и говорить. Всё бы здесь забили и заглушили…

А Баб-то наша слегла в Америке! Ай-ай-ай!.. Что ты говоришь! У нее будут пролежни, Мартин Ряба! У нее ягодицы в два раза толще твоих. Да она может себе позволить мягкую постель, не то что ты, Мартин Ряба. Будь у тебя хоть капля ума, человече… Ты что ж думаешь, если у тебя самого постель старая и жесткая, то у всякого другого такая же… Вразуми тебя Господь, в Америке постели мягкие для всякого, у кого есть деньги… А ты так и не слышал, писала ли она домой, нет? А не слышал, общалась ли Нель последнее время со священником? Ну конечно, да, Мартин. Слопать все, до чего дотянется по завещанию, вот что она решила… А кто для нее пишет? Священник, кто же еще!

Ну да, для нашего-то брата пишет школьный Учитель, а от этого никакого толку… Он же ни черта не смыслит, Мартин. Тут ты прав… И все не так плохо, пока он не проболтается о чем-нибудь священнику… Говоришь, священник и школьный Учитель часто гуляют вместе… Новая дорога к дому Нель почти закончена… Какой же несчастный дурачок мой сын, что отдал ей Высокий Плитняк!..

Нель говорит, что собирается крыть крышу шифером? Крышу шифером! Чтоб недолго ее дому стоять с этой шиферной крышей, курица спесивая! Если только она уже получила что-то по завещанию? Вон, та орава в Озерной Роще получила свою долю и вовсе до того, как их брат скончался, так или иначе… Ну и, конечно, у нее есть деньги от суда. Небось теперь ее как пить дать на Участке За Фунт похоронят…

А Джеку все неможется… Бедняжка! О, это Нель и жердина долговязая, дочь Бриана Старшего, заставляют его маяться из-за “Книги святого Иоанна”! А ты ничего и не слышал про “Книгу святого Иоанна”! Ну конечно, ты ничего не слышал! Думаешь, так они тебе про нее и рассказали!.. Жена Патрика каждое утро ходит за птицей! Дай ей Бог сил!.. А у Патрика на земле полно телят, говоришь?.. Жена приняла у Патрика все дела! Она теперь и продает, и покупает! Ты смотри! А я-то думала, она будет здесь со дня на день!.. А про ребенка ты ничего не знаешь, конечно?.. У тебя и без того было забот полно. Пролежни… Легко понять, что ты здесь новенький, по твоим разговорам, Мартин Ряба. Ты что же, не знаешь, что у всякого должна быть своя причина смерти, и пролежни не хуже любой другой…

Божечки! Ты слышал, что ставить мне крест пока раздумали!.. Ты это слышал!.. Вот что, Мартин, наверное, ты слышал вовсе не это, а просто неправильно все понял из-за того, что у тебя были пролежни… Слышал, что передумали… Нель говорила с Патриком насчет креста… Точно не знаешь и боишься соврать, что она ему сказала… Да ладно, Мартин Ряба, чего уж там “боишься соврать”. Боится он соврать! Нель ничуть не побоится соврать про тебя самого что угодно, если понадобится… К Богу в рай тебя и твою старую кровать! Да не увидишь ты эту больше никогда эту старую кровать. Рассказывай, как дело было. Ах, ты не знаешь, как было дело! У тебя были пролежни! Послушай минутку. Наверно, Нель сказала моему Патрику так: “Честное слово, Патрик, дорогой, у тебя и так достаточно забот, без всякого креста”… Это дочь Норы Шонинь так сказала! Жена Патрика это сказала!.. “Да мы по миру пойдем еще прежде, чем примемся покупать кресты. Полно людей не хуже ее лежат совсем без креста. Пусть спасибо скажет, что ее вообще похоронили на кладбище – при теперешней-то жизни”. И она так говорила! Вот ведь овца с Паршивого Поля! Это она у Нель научилась. Пусть ни одного покойника вперед нее не будет на кладбище!.. А Патрик не станет обращать на них никакого внимания…