— Разумеется, — промолвил Брумм, — все, что вы мне сказали сейчас, вам стоило рассказать раньше. Как полицейский, я не одобряю сокрытие от полиции сведений, которые могут облегчить следствие. С другой стороны, я уже провел определенную работу и понял, что Софи Мюллер убили в аллее или недалеко от нее. Благодаря вашим показаниям я теперь знаю, где именно все произошло.

— Вы не должны быть к нему слишком строги, герр Брумм, — вмешалась графиня, которая настояла на том, чтобы присутствовать при разговоре полицейского с Михаилом. — Он законопослушный молодой человек, и он просто немного… растерялся. Потом он очень переживал и даже предпринял попытку собственного расследования. Как вы знаете, он отправился в переулок, где жила семья Софи, и стал наводить о ней справки. Но дело оказалось сложнее, чем он думал…

Брумм сухо улыбнулся.

— Ничего сложного, госпожа графиня. Я уже арестовал убийцу.

— Вот как? — вырвалось у Михаила. — И кто же он?

— Карл Гаус, жених Софи. При обыске в его вещах нашли порванную цепочку с подвеской, которую его невеста носила на шее.

— Вы ничего не говорили мне про подвеску, — пробормотал писатель.

— А мы никогда не говорим всего, что знаем. Обычная полицейская практика. — И Брумм любезно улыбнулся.

— Он сказал вам, за что убил ее? — спросила графиня.

— Он упорно запирается, но, конечно, рано или поздно заговорит. Думаю, все дело в ссоре, которая произошла тем вечером. Карл весьма опасался, что Софи найдет себе богатого поклонника, который возьмет ее на постоянное содержание. Может быть, она сказала ему, что уже нашла такого поклонника. Может быть, она заявила ему, что разрывает помолвку. Он заманил ее за деревья и убил, спрятал тело, а потом вернулся за трупом и сбросил его в воду.

— Я все-таки не понимаю, — объявила Вера Андреевна, тряхнув головой. — Убийца взял деньги, но оставил кошелек, который мог его выдать, то есть он вовсе не глуп. Но при этом он прихватил цепочку с приметной подвеской, которая могла прямиком привести к нему. Как так?

— Жадность, госпожа графиня, — почтительно ответил Брумм. — Цепочка стоила дороже денег, которые были в кошельке несчастной.

Итак, ларчик открывался не то что просто, а примитивно, но на этом общение Михаила с Бруммом не закончилось. Полицейский привез его в Лихтенталевскую аллею, и Михаилу пришлось указать точное место, где он видел труп Софи, лежащий в траве.

Когда писатель наконец освободился и прибыл на виллу «Георгин», наняв извозчика, выяснилось, что он пропустил эпохальные события. Во-первых, на виллу приезжал Тихменёв, пытавшийся договориться с Натальей Денисовной по поводу спорного наследства, но был изгнан с наказом прислуге никогда больше не пускать его в дом. Во-вторых, полковник Дубровин явился свататься к Анастасии. Как и подобает приличному человеку, он попросил ее руки у родителей, но ни Глафира Васильевна, ни Петр Николаевич не успели сказать «да», потому что вмешалась будущая невеста. Она сделала совершенно скандальное, совершенно неприличное заявление, которое до глубины души шокировало всех присутствующих. Плача и сморкаясь, Глафира Васильевна уже несколько минут пыталась передать Михаилу суть этого заявления, но ей одинаково мешали собственная растерянность и Фифи, которая бегала по комнате, лая невпопад.

— Она сказала… сказала, что ни за что, никогда не выйдет за Модеста Михайловича… — наконец выдавила из себя старая дама.

Петр Николаевич, который стоял возле окна, дергая себя то за бакенбарды, то за остатки волос на голове, круто повернулся.

— И добавила, что единственный человек в Бадене, за которого она могла бы выйти, — это Григорий Александрович Осоргин, — выпалил он.

— А все современное воспитание! — стала заводиться Глафира Васильевна, с раздражением комкая платочек. — Вот такое вот нынче выдают девушки…

— Душенька, ну какое современное воспитание в Тамбовской губернии? — застонал Петр Николаевич. — Учили ее так же, как других… И гувернантка была самых строгих взглядов…

— Она при Наталье Денисовне сказала об Осоргине? — неожиданно спросил Михаил.

Супруги опасливо переглянулись.

— Нет, Наталья Денисовна… Она в соседней комнате была, — ответил Петр Николаевич.

В любом случае Натали не могла не знать, чем окончилось сватовство полковника. Михаил представил себе, что она может наговорить дочери по поводу ее дерзкого выступления, и похолодел.

— Голубчик, — начал Петр Николаевич с необычной для него умильностью, заглядывая писателю в глаза, — если вы можете как-то повлиять на Настеньку… Мы ведь все из-за того, что она сегодня учинила, оказались в неловком положении. Наталья Денисовна… и, конечно, генерал так старались, подбирали для Настеньки жениха… А она к нему вот так вот! Это немыслимо… совершенно немыслимо… Мы просто не знаем, что нам делать! Глафира Васильевна пробовала ее урезонить, усовестить…

— Она на меня так посмотрела, что у меня душа в пятки ушла, — пожаловалась старая дама, опускаясь на диван и сажая Фифи рядом с собой. — И говорит: «А почему, собственно, я не могу выйти за Григория Александровича? Он человек свободный, холостой…» — нет, вы представляете себе?

— А где сейчас Модест Михайлович?

Михаил отлично понимал, что задал совершенно лишний вопрос и что полковник волнует его меньше всего на свете, но не мог удержаться.

— Уехал, конечно, — горько ответила Глафира Васильевна, поглаживая присмиревшую Фифи. — Кто же останется после такого афронта…

— А Анастасия где?

— В саду, в беседке сидит.

— Я попробую поговорить с ней, — промолвил Михаил после недолгого молчания. — Но ничего не обещаю.

Когда за ним закрылась дверь, Глафира Васильевна совершенно искренне воскликнула:

— Какой достойный молодой человек! Не зря его повесть всегда мне нравилась!

«Кажется, судьбе нравится меня унижать, — думал Михаил, идя по саду. — Теперь я должен убеждать девушку, которую люблю, что она обязана выйти замуж за этого рыжего полковника, которому приглянулось ее приданое». Он обогнул кусты сирени и, увидев, кто находится в беседке, остановился как вкопанный. Анастасия была не одна: рядом с ней сидела Натали, которая, судя по энергичным движениям губ, так и сыпала словами. Выражение ее лица представляло странную смесь из раздражения, высокомерия, уязвленной гордости, но высокомерия, как показалось Михаилу, было все-таки больше.

— Вы неумны и дурно воспитаны, — услышал писатель, когда снова двинулся к беседке.

Анастасия, до тех пор упорно глядевшая перед собой, повернула голову.

— Пусть так, но я хотя бы не убивала своих родных, — отчеканила она.

— Да как вы смеете… — задохнулась Натали.

Она увидела Михаила и постаралась овладеть собой, но ее лицо пошло пятнами, и глаза источали такую ненависть, что писатель невольно остановился.