твердила, какой у Элли умиротворенный вид в гробу – мне Д. Б. рассказывал. Меня там не было. Я еще был в больнице. Пришлось отправиться в больницу и все такое, когда я поранил руку. Короче, я все переживал, что подхвачу пневмонию, со всеми этими ледышками в волосах, и в итоге умру. Мне стало чертовски жаль папу с мамой. Особенно маму, потому что она все еще не оправилась после Элли. Я все представлял, как она не знает, куда девать все мои костюмы и спортивное снаряжение, и все такое. Одно только радовало: я знал, что она не позволит старушке Фиби присутствовать на моих чертовых похоронах, потому что она была еще мелкой. Только это и утешало. Затем я подумал, как вся их шайка будет закапывать меня на чертовом кладбище и все такое, с моим именем на надгробии, и все такое. А кругом все эти мертвяки. Ух, стоит умереть, тут-то они тебя и прижучат. Чертовски надеюсь, когда я все-таки умру, у кого-нибудь хватит ума просто сбросить меня в реку или вроде того. Что-угодно, только не на кладбище закапывать. Чтобы люди приходили и клали цветочки тебе на живот по воскресеньям, и прочая хрень. Кому нужны цветы, когда ты умер? Никому.

В хорошую погоду мои родители частенько идут и кладут цветочки на могилу старику Элли. Пару раз я ходил с ними, но потом перестал. Между прочим, мне не доставляет удовольствия видеть его на этом дурацком кладбище. Когда кругом мертвяки и надгробия, и все такое. Если бы солнце светило, тогда бы еще ничего, но оба раза – оба, – когда мы там были, начинал накрапывать дождь. Просто ужас. Капли падали на его паршивое надгробие и на траву у него на животе. Дождь разошелся, будь здоров. Все, кто пришли на кладбище, бросились врассыпную по своим машинам. Вот, что меня взбесило. Все, кто приехал, могли рассесться по своим машинам и включить радио, и все такое, а потом отправиться обедать в какое-нибудь приятное место – все, кроме Элли. Я не мог вынести этого. Я понимаю, на кладбище только одно его тело и все такое, а душа – на Небесах, и вся эта хрень, но все равно не мог этого вынести. Просто хотелось, чтобы его там не было. Вы его не знали. А если бы знали, поняли бы, что я имею в виду. Когда солнце светит, еще ничего, но солнце светит только, когда ему хочется.

Спустя какое-то время, просто чтобы отвлечься от мыслей о пневмонии и все такое, я достал капусту и попробовал пересчитать в паршивом свете от фонаря. Все, что у меня осталось, это три доллара, пять четвертаков и никель[24] – ух, сколько я промотал с тех пор, как ушел из Пэнси. Затем я что сделал, я подошел к лагуне и как бы побросал туда четвертаки и никель, где вода не замерзла. Не знаю, зачем я это сделал, но сделал. Наверно, пытался отвлечься от мыслей о пневмонии и смерти. Но не вышло.

Я стал думать, что почувствует старушка Фиби, если я подхвачу пневмонию и умру. Детский сад, конечно, но ничего не мог поделать. Ей было бы довольно худо, если что-то подобное случилось. Я ей очень нравлюсь. В смысле, она меня обожает. Правда. Короче, я не мог отделаться от этих мыслей, поэтому, что я в итоге решил сделать, я решил потихоньку проскользнуть в дом и повидать ее на случай, если умру и все такое. У меня с собой был ключ от двери и все такое, и я что решил сделать – проскользнуть в квартиру, очень тихо и все такое, и просто как бы поточить с ней лясы немного. Единственное, что меня тревожило, это входная дверь. Она скрипит как черт знает что. Дом у нас довольно старый, а управляющий – ленивый козлина, и все там скрипит и трещит. Я боялся, родители услышат, как я прокрадусь. Но все равно решил попробовать.

Так что я вышел нафиг из парка и пошел домой. Весь путь пешком. Было не слишком далеко, а я не устал и даже протрезвел. Только было очень холодно и нигде никого.

21

Это бы мой лучший налет за много лет: когда я пришел домой, обычный ночной лифтер, Пит, не работал. В лифте был какой-то новый тип, которого я никогда не видел, так что я прикинул, если мне не удастся проскользнуть к родителям, и все такое, я смогу сказать привет старушке Фиби, а затем дам деру, и никто не узнает, что я заходил. Налет на самом деле вышел зверский. Что еще лучше, новый лифтер был как бы туповат. Я сказал ему, таким привычным тоном, везти меня к Дикштайнам. Дикштайны живут в другой квартире на нашем этаже. Я уже снял охотничью кепку, чтобы не казаться подозрительным или вроде того. И так вошел в лифт, словно зверски спешил.

Он закрыл дверцы лифта и все такое, и уже собрался поднимать меня, а затем обернулся и сказал:

– Они не дома. Они на вечеринке на четырнадцатом этаже.

– Да это нормально, – сказал я. – Я должен подождать их. Я их племянник.

Он смерил меня таким тупым, как бы подозрительным взглядом.

– Ты бы лучше в вестибюле подождал, приятель, – сказал он.

– Я бы с радостью, правда, – сказал я. – Но у меня нога не в порядке. Нужно держать ее в определенном положении. Думаю, лучше в кресле посижу возле их двери.

Он ни черта не понял из того, что я сказал, так что сказал только «А-а» и повез меня. Неплохо вышло. Смешно. Всего-то и нужно, что сказать что-нибудь непонятное – и тебе сделают практически все, что попросишь.

Я вышел на нашем этаже, хромая, как сукин сын, и направился в сторону Дикштайнов. Затем, когда услышал, как закрылись дверцы лифта, развернулся и пошел к себе. Я был ничего так. Даже протрезвел совсем. Затем достал ключ от двери и открыл дверь, тихо, как черт. Затем, осторожно-осторожно и все такое, вошел и закрыл дверь. Мне бы надо жуликом быть.

В прихожей, ясное дело, была кромешная тьма, а я, ясное дело, не мог включить свет. Надо было постараться не наткнуться ни на что и не наделать шума. Но я точно был дома. У нас в прихожей странный запах, как нигде больше. Не знаю, что это за фигня. Это не цветная капуста и не духи –