друг от друга представителей одного семейства). Однако происходит оно от птицы скопы – есть такая, именовавшаяся еще «речным орлом», из семейства соколиных, но, в отличие от соколов, промышляет исключительно рыбу на реках.

Вступивши на престол, Николай I, относившийся ко всевозможной мистике крайне неодобрительно, всю эту «богоискательскую» публику прищемил чувствительно. Сажать не сажал и в Сибирь не отправлял – но и выделываться на публике решительно запретил. «Мистики мохнорылые» (как говаривал герой одного классического романа) живенько разбежались по темным углам и сидели там тихо, как мыши. Сектантами занялись полиция и Третье отделение – в том числе и скопцами. Самое пикантное, что сохранились документы одного такого следствия по делу видного деятеля секты и держателя «общака». К немалому изумлению следователей, при врачебном осмотре оказалось, что его мужское достоинство никаким образом не нарушено, а там и подошли оперативные материалы, свидетельствовавшие, что «духовный отец» втайне от паствы вовсю блудит по округе с доступным женским полом. Ну в тоталитарных сектах частенько так обстоит: облеченные властью экземпляры сами сплошь и рядом живут отнюдь не по тем правилам, какие заставляют соблюдать «пехоту»…

Кажется, мы опять отвлеклись. Вернемся к главной теме нашего повествования, которой я постараюсь изо всех сил придерживаться. Насколько мне это удастся, конечно.

Итак, время Александра I подняло столь бурную волну всей и всяческой мистики, что ко всем сообщениям о «таинственном, загадочном, непознанном», исходящим от тех лет, следует относиться с особенной осторожностью. Но в том-то и дело, иные сообщения прекрасно документированы и подтверждены в то самое время множеством заслуживающих доверия свидетелей.

Речь у нас пойдет главным образом о солнце нашей поэзии, Александре Сергеевиче Пушкине, в судьбе которого приметы и предсказания сыграли огромную роль.

Был момент – да что там, конкретный день, – когда жизнь и судьба поэта, какими мы их знаем, могли измениться самым решительным образом, пойти по непредсказуемому пути с непредсказуемыми последствиями. На пути Пушкина, без малейших натяжек, возникла «развилка во времени», как назвал один из своих рассказов французский фантаст М. Клейн. И все решила старинная примета…

Буквально накануне 14 декабря, Дня Фирса, по выражению одного из биографов Пушкина, проложившего «роковую трещину», разделившую русское общество, Пушкин неожиданно собрался ехать из Михайловского в Петербург – как предполагают, получив письмо от старинного друга, одного из активных деятелей декабризма. А предварительно собирался объехать ближайших соседей и попрощаться. Кучер прикрикнул на лошадь, заскрипели полозья, повозка тронулась в путь…

Дорогу неожиданно перебежал заяц – как мы помним, крайне скверная примета, наподобие черной кошки. А там и еще один. Во многие приметы Пушкин искренне верил, а потому велел кучеру поворачивать. В Михайловском ему навстречу попался священник, что тогда тоже считалось дурной приметой. Поразмыслив, Пушкин поездку отложил – и это изменило самым решительным образом его жизнь, повернувшую на одну из развилок.

А могла быть и другая…

Убеждений декабристов Пушкин не разделял ничуть. Некий врожденный инстинкт консерватора и государственника (который потом себя проявит в стихах и поступках поэта) от этого удерживал. Как удержал другого Александра Сергеевича – Грибоедова, умницу, государственника, блестящего дипломата. Его долго и старательно пытались вовлечь в заговор, но Грибоедов отказался, бросив потом с оттенком презрения: «Сто прапорщиков хотели переменить государственный быт России».

В советские времена пропагандисты, старательно изображавшие Пушкина кем-то вроде первого большевика XIX столетия, к месту и не к месту приводили рисунок на полях одной из рукописей Пушкина, изображавший пятерых повешенных декабристов. Вот только при этом старательно замалчивался пушкинский комментарий к рисунку: «И я бы мог, как шут…» Отношение к 14 декабря и «героям» этого дня выражено предельно откровенно. Есть и другая запись, где Пушкин уже гораздо подробнее, совершенно в стиле Грибоедова оценивает «людей Дня Фирса» и их попытку «перевернуть государственный быт». Его тоже не поминали.

Все так. Однако есть существенный нюанс: многие из декабристов, офицеров и «статских», были давними друзьями Пушкина, сотоварищами по шумным пирушкам и вольнодумным беседам (а Пущин и Кюхельбекер – еще и соучениками по Лицею, как сказали бы мы сегодня, однокурсниками). Так что Пушкин оказался бы на Сенатской площади, у Медного всадника не из убеждений – по благородству, требовавшему последовать за друзьями. Однако следствие в качестве смягчающего обстоятельства это могло и не учесть…

Сохранились свидетельства о произошедшей позже беседе поэта с Николаем I.

– Пушкин, принял бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге?

– Непременно, государь, все мои друзья были в заговоре, и я не мог не участвовать в нем. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю Бога!

Сам Пушкин писал об этом так: «Я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, чтобы не огласился слишком скоро мой приезд (официально Пушкин пребывал в Михайловском во второй по счету ссылке. – А. Б.), и, следовательно, попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня приняли бы с восторгом; вероятно, попал бы с прочими на Сенатскую площадь и не сидел бы теперь с вами, милые мои!»

Не «вероятно», а наверняка – плохо верится, что Пушкин, человек горячий и верный дружбе, остался бы сидеть дома, когда его друзья отправились на Сенатскую площадь. А это означало бы неминуемый арест. Следствие по делу декабристов, историками давно установлено, шло «по вершкам», многие, несомненно причастные к заговору, не попали не то что под суд, но и под следствие. Корни заговора распространились гораздо глубже, только что взошедший на престол император, чувствовавший себя крайне неуверенно (и веские причины к тому были), не хотел «дразнить гусей» и копать слишком глубоко. Глава Следственного комитета Боровков вел два параллельных дела: одно, если можно так выразиться, явное, касавшееся только тех, кто в тот день на площади был, другое – насквозь секретное. О нем знали лишь Боровков и император, потому что речь шла как раз о тех безусловно причастных, кто на площадь не вышел. Первое дело сохранилось до последнего листочка, второе исчезло бесследно, о нем известно только из поздних воспоминаний самого Боровкова.

В общем, тех, кто на площади был, арестовали всех до одного. Безусловно, Пушкина не повесили бы – повесили лишь пятерых, самых матерых (Каховского – еще и за убийство в спину генерала Милорадовича). Под раздачу попали даже те, кто в декабристских обществах не состоял вообще. Прямо-таки трагикомический пример – граф Граббе-Горский. Отставной чиновник в годах, на пенсии занимавшийся не самым благим делом, ростовщичеством, 14 декабря шел по Сенатской по каким-то своим делам – но, увидев мятежников вокруг Медного всадника и