– В смерти и животе Бог повинен, – ответил я ему.

– Я тебе положительно говорю, что не умру через год, а позднее.

На моем лице выразилось изумление, даже страх за нормальное состояние всегда светлой головы Алексея Петровича, что не могло не укрыться от него.

– Я тебе сейчас докажу, что я еще не сошел с ума и не брежу.

С этими словами он повел меня в кабинет, вынул из запертого ящика исписанный лист бумаги и поднес его к моим глазам.

– Чьей рукой писано? – спросил он меня.

– Вашей, – отвечаю я.

– Читай.

Это было нечто вроде послужного списка Алексея Петровича, начиная с чина подполковника, с указанием времени, когда произошел каждый мало-мальски замечательный случай из его богатой событиями жизни. Он следил за моим чтением, и когда я подходил к концу листа, он закрыл рукой последние строки.

– Этого читать тебе не следует, – сказал он. – Тут обозначен год, месяц и день моей смерти. Все, что ты прочитал здесь, написано вперед и сбылось до мельчайших подробностей. Вот как это случилось. Когда я был еще в чине подполковника, меня командировали для производства следствия в уездный город Т. Мне пришлось много работать. Квартира моя состояла из двух комнат: в первой помещались находившиеся при мне писарь и денщик, во второй я. Войти в мою комнату можно было не иначе как через первую. Раз ночью я сидел за своим письменным столом и писал. Кончив, я закурил трубку, откинулся на спинку кресла и задумался. Подымаю глаза – предо мной какой-то неизвестный человек, судя по одежде мещанин. Прежде чем я успел спросить «кто он и что ему нужно?», незнакомец сказал:

– Возьми лист бумаги, перо и пиши.

Я безусловно повиновался, чувствуя, что нахожусь под влиянием неотразимой силы. Тогда он продиктовал мне все, что должно случиться в течение моей жизни, и кончил днем моей смерти. С последним словом он исчез, но как и куда – не знаю. Прошло несколько минут, прежде чем я опомнился; первой мыслью моей было, что надо мной подшутили. Я вскочил с места и бросился в первую комнату, миновать которую не мог незнакомец. Там я увидел, что писарь сидит и пишет при свете сального огарка, а денщик спит на полу, у самой входной двери, которая оказалась запертой на ключ. На вопрос мой: “Кто сейчас вышел отсюда?” – удивленный писарь ответил, что никто не проходил.

– До сих пор я никому не рассказывал об этом, – заключил Алексей Петрович, – зная наперед, что одни подумают, что я выдумал это, а другие сочтут меня за человека, подверженного галлюцинациям, но для меня это факт, не подлежащий сомнению, видимым и осязательным доказательством которого служит вот эта бумага. Теперь, надеюсь, ты не усомнишься в том, что мы еще раз увидимся.

Действительно, через год после того мы опять увиделись. После смерти его я отыскал в его бумагах таинственную рукопись и видел из нее, что Алексей Петрович Ермолов скончался в тот самый день и даже час, как ему было предсказано лет за пятьдесят».

Интересно, что Ермолов продемонстрировал классическую реакцию, свойственную очень многим свидетелям подобного в разные времена и в разных странах. Хотя гость в дверь не выходит, словно растаяв в воздухе, человек еще какое-то время старательно привязывает себя к реальности, полагает, что имеет дело с розыгрышем, бросается искать шутника – и лишь потом окончательно убеждается, что имел дело с необычайным…

Случай с Ермоловым во многом напоминает рассказанную уже историю князя Вяземского – разве что к Ермолову явился, так сказать, посторонний призрак, а Вяземский видел своего двойника-доппельгангера. Поневоле закрадывается подозрение, что и доппельгангер написал что-то о будущем князя – просто нет других оснований, по которым Вяземский скрывал бы эту бумагу от всех, завещав положить ее после смерти в его гроб…

Лично мне было бы жутковато жить, случись такая встреча, что выпала Ермолову: с одной стороны, обещана долгая жизнь, с другой – не только день и час смерти назван, но и расписаны наперед все главные события в жизни, все достижения. От самого человека словно бы ничего уже не зависит, он становится щепкой, покорно плывущей по течению… Случай с Ермоловым еще и напоминает другую приключившуюся с Пушкиным историю, о которой вспоминали современники.

«Однажды Пушкин сидел и беседовал с графом Ланским, причем оба подвергали религию самым едким и колким насмешкам. Вдруг к ним в комнату вошел молодой человек, которого Пушкин принял за знакомого Ланского, а Ланской – за знакомого Пушкина. Подсев к ним, он начал с ними разговаривать, причем мгновенно обезоружил их своими доводами в пользу религии. Они не знали даже что сказать и, как пристыженные дети, молчали. Наконец объявили гостю, что совершенно изменили свои мнения. Тогда он встал и, простившись с ними, вышел. Некоторое время собеседники не могли опомниться и молчали, когда же заговорили, то выяснилось, что ни тот ни другой незнакомца не знают. Тогда позвали многочисленную прислугу, и те заявили, что никто в комнату не входил. Пушкин и Ланской не могли не признать в приходе своего гостя чего-то сверхъестественного, тем более что он при первом же появлении внушил к себе какой-то страх, обезоруживший их возражения. С этого времени оба они были гораздо осторожнее в своих суждениях относительно религии».

В самом деле, Пушкин потом, оставив прежнее вольнодумство, писал стихи, проникнутые неподдельным христианским чувством. Один из тех случаев, когда В. А. Жуковский говорил: «Есть в самом событии что-то необычайное, естественному порядку не подлежащее».

Однажды с Пушкиным произошло нечто среднее меж предсказанием и неким озарением. Наталья Николаевна вспоминала, что за несколько месяцев до смерти Пушкин стоял рядом с ней перед большим зеркалом и вдруг воскликнул:

– Я ясно вижу тебя, и рядом – так близко! – стоит мужчина, военный… Но не он, не он! (т. е. не Дантес. – А. Б.). Этого я не знаю, никогда не встречал. Средних лет, генерал, темноволосый, черты неправильные, но недурен, стройный, в свитской форме. С какой любовью он на тебя глядит. Да кто же это может быть?

Пушкин так никогда и не узнал, что это описание как две капли воды подходило к Петру Петровичу Ланскому, второму мужу Натальи Николаевны. В то время он был еще полковником, но через несколько лет получил генеральские эполеты и был зачислен в свиту Его Величества…

Второй случай, когда предсказателем выступил сам Пушкин (и вновь имело место нечто вроде озарения), я расскажу чуть позже, когда он будет больше на