возбужденную толпу зрителей вокруг, по некоему «родству бродяжьей души» тут же к возмущению примкнул. Возможно, сыграла свою роль буйная, бунтовская шляхетская кровь (граф был поляком). Абсолютно ничего конкретного он не сделал, даже стекла на две копейки не разбил – всего-навсего вдоволь повитийствовал перед теми самыми зрителями, бросая в народ разные зажигательные лозунги (народ с любопытством слушал, но кончилось лишь тем, что некоторые его представители то ли по велению души, то ли спьяну, из чистого хулиганства кидали палками, камнями и поленьями в правительственные войска). Однако насиделся вдоволь…

Не исключено, что Пушкин был бы вскорости отпущен. Но гораздо больше оснований подозревать другой исход.

Репутация у Пушкина в глазах членов Следственного комитета была самая компрометирующая – известный вольнодумец, автор крамольных стишков, дважды побывал в ссылке (из второй причем уехал незаконно, не отбывши срока), член запрещенных к тому времени масонских лож (связи Пушкина с масонами – чистой воды оперетта, но кто бы в той обстановке разбирался?), друг-приятель многих руководителей и активных членов заговора… Вполне тянуло на долголетнюю сибирскую ссылку.

В этом случае Пушкин, смею думать, все равно состоялся бы как поэт. Тяга к перу и бумаге сродни тяге алкоголика к водке (знаю не понаслышке, так что смело могу сравнивать). А то и, что уж там, навязчивым идеям, одолевающим психически больных. Принципиальная разница лишь в том, что больных долго и старательно лечат, а писатели, движимые навязчивыми идеями совершенно того же плана, частенько получают разные сладкие пряники. Так что Пушкин, вне всяких сомнений, не охладел бы к творчеству и в Сибири. Тем более что условия к тому были бы самые благоприятные. Пресловутые «глубины сибирских руд» в реале означали вполне комфортабельное существование. Несколько декабристов (по пальцам можно пересчитать) и в самом деле жили в бедности, претерпевая всяческие невзгоды, но все они до одного – третьестепенные, малозначительные фигуры, офицерики в невеликих чинах, неизвестные в «свете» и не имевшие в Петербурге богатой родни. Слишком многие все долгие годы сибирской ссылки прожили сыто и безбедно, а некоторые просто роскошно – вроде братьев Бестужевых, ставших форменными латифундистами. Пушкин, несомненно, принадлежал бы ко вторым. «Весь Петербург» его прекрасно знал, богатой родни хватало, а деньги ссыльным, так уж установили «царские сатрапы», можно было отправлять хоть мешками.

Более того, не подлежит сомнению, что при таком повороте судьбы Пушкин, избежав роковой дуэли, прожил бы гораздо дольше и написал гораздо больше. Вот только при любых раскладах это была бы совершенно другая жизнь, ничем не похожая на ту, что нам известна.

Однако дорогу перебежал заяц… Скакал ли вприпрыжку косой по своим незатейливым заячьим делам, или здесь вмешалось нечто иное, более сложное и высокое, нам знать не дано…

Тема для отдельного долгого разговора – предсказания, сделанные Пушкину, едва перевалившему двадцатилетний возраст, гадалкой (в основном на кофейной гуще) – Александрой Филипповной Кирхгоф. В свое время в Петербурге она была не менее знаменита, чем Мари Ленорман в Париже. С одним существенным отличием: практически все нашумевшие «пророчества» Ленорман при не особенно и тщательной проверке оказываются сочиненными задним числом либо самой мадемуазель Мари, либо ее фанатами и позднейшими авторами «антологий тайн, чудес, загадок». А вот с предсказаниями Александры Филипповны обстоит как раз наоборот…

Начну я, пожалуй, с воспоминаний родного брата Пушкина Льва Сергеевича, известного «всему Петербургу» как Левушка – ни отчества, ни фамилии упоминать не требовалось, всякий и так знал, о ком идет речь. Глядя в корень, человек был препустой – в том смысле, что абсолютно ничего в этой жизни не сделал и ни на каком поприще ничего не добился (а впрочем, он к этому никогда и не стремился). Главное, никогда и никому не сделал ничего плохого – а это уже кое-что. Безобиднейший был человек, отличный малый, светский вертопрах и гуляка, франт и краснобай. Именно Левушка однажды изрек бессмертное (за точность фразы не ручаюсь, но смысл именно таков): «Вода? Ну да, есть такая жидкость, служащая исключительно для мытья, а на что она еще годна, не знаю». Жизнь он прожил в полном соответствии с этим тезисом.

Итак… Воспоминания Левушки, к чему можно придраться, относятся ко времени, когда Пушкина уже не было на свете. Однако имеется немало свидетельств современников, знавших об этих – очень скоро сбывшихся частично, а потом и окончательно – предсказаниях задолго до гибели Пушкина на дуэли.

Но давайте по порядку. Левушка: «Одно обстоятельство оставило Пушкину сильное впечатление. В это время находилась в Петербурге старая немка по имени Кирхгоф. В число различных ее занятий входило и гадание. Однажды утром Пушкин зашел к ней с несколькими товарищами. Г-жа Кирхгоф обратилась прямо к нему, говоря, что он – человек замечательный; рассказала вкратце его прошедшую и настоящую жизнь, потом начала предсказания сперва ежедневных обстоятельств, а потом важных эпох его будущего. Она сказала ему, между прочим: “Вы сегодня будете иметь разговор о службе и получите письмо с деньгами”. О службе Пушкин никогда не говорил и не думал; письмо с деньгами ему получать было неоткуда; деньги он мог иметь только от отца, но, живя у него в доме, он получил бы их, конечно, без письма. Пушкин не обратил большого внимания на предсказания гадальщицы. Вечером того дня, выходя из театра до окончания представления, он встретился с генералом Орловым. Они разговорились. Орлов коснулся до службы и советовал Пушкину оставить свое министерство и надеть эполеты. Возвратясь домой, он нашел у себя письмо с деньгами: оно было от одного лицейского товарища, который на другой день отправлялся за границу; он заезжал проститься с Пушкиным и заплатить ему какой-то карточный долг еще школьной их шалости. Г-жа Кирхгоф предсказала Пушкину его изгнание на юг и на север, рассказала разные обстоятельства, с ним впоследствии сбывшиеся, предсказала его женитьбу и, наконец, преждевременную смерть, предупредивши, что должен ожидать ее от высокого, белокурого человека. Пушкин, и без того несколько суеверный, был поражен постепенным исполнением этих предсказаний и часто об этом рассказывал».

Необходимые уточнения. Лицейский товарищ – Н. А. Корсаков. Орлов – командир лейб-гвардии конного полка А. Ф. Орлов. Пушкин тогда числился по Министерству иностранных дел. Именно что числился. Существовала такая практика, сохранявшаяся вплоть до краха российской монархии: при наличии должных знакомств человека «приписывали» к какому-нибудь министерству. На службу он не ходил, жалованья не получал, но, во-первых, имел право носить мундир того или иного ведомства и называть себя его служащим, во-вторых, что важнее, «приписанному», как и реально служившим, следовало автоматическое повышение в чинах