Ритм все нарастает и нарастает, пока я уже не мог отличить гитару от барабанов, от хрипов Брайана — «I know… I know… I know». Что ж, теперь и я знаю.

Свет мигает красными и синими вспышками, каждый раз на долю секунды оставляя нас во мраке. Когда зал снова озаряется будто бы рассветным сиянием, Лиза стоит передо мной, ее лицо блестит каплями пота, как чешуя. Она склоняет голову набок, я наклоняюсь, думая, что она сейчас что-то скажет, но вместо этого она только толкает меня в грудь, изо всех своих сил, до боли. От неожиданности я чувствую вспышку ярости, такой яркой, почти ослепляющей, что я чуть было не толкаю ее в ответ. Она смеется и толкает меня снова, а потом тащит за собой.

— I know… I know… I know[42], — поет и поет она вместе со всем залом, сжимая руки в кулаки до побелевших костяшек и зажмуривая глаза. Начинается следующая песня, она звучит как шепот, она новая, и я не знаю слов, тем не менее мне точно известно, не понаслышке, такие песни как гроза: сначала шелест дождя и вспышка, а потом обязательно гром. С первым же раскатом я чувствую толчок в спину, потом в бок, гроза становилась штормом. Я толкаю в ответ, приоткрывая глаза и видя улыбающиеся лица, я трясу головой, чувствуя тела людей вокруг, чувствуя свой и чужой пот, а потом боль от удара чьей-то головы о свои зубы и вкус крови, соленый и опьяняющий. Подпрыгивая, я выхватываю легкими воздух и вновь погружаюсь в эпицентр, забыв про все, потому что в тот момент на свете не существует ничего, кроме этой комнаты, моего тела, которое двигается в такт, рядом с ее телом, вместе с сотней других таких же, как мы.

Ничего, кроме мелодии, света, грохота и боли в разбитой губе. В этом и есть та самая простая правда, которую я позабыл когда-то очень давно. Я смотрю на нее, ее волосы, подлетающие вверх, рассыпающиеся в искрах софитов, потом на Брайана, такого невозможного и нереального. А потом снова на нее, до тех пор, пока все невозможное становится реальным, осязаемым, как удар, и совершенно неотвратимым.

Когда мы оказываемся на улице, моя оглохшая голова заполнена долгими отзвуками толпы и барабанов. Я стою, задрав голову, я огорошен чернотой неба над крышами и хрустящей свежестью кислорода. Лиза чиркает зажигалкой и прикуривает сигарету, подставляя холодному морскому ветру свою влажную от пота спину, потом прислоняется к стене и осматривает меня долгим взглядом смеющихся глаз.

— Что это вообще было там внутри? — спрашиваю я, приглаживая волосы рукой и запахивая куртку.

— Полегчало, да? — Она швыряет недокуренную сигарету на мостовую и делает шаг в мою сторону. — Я же говорила, мы похожи с тобой, Серж.

Она делает еще шаг и, поймав ладонями шнурки, торчащие из капюшона моей куртки, тянет их на себя.

— Мне кажется, без бороды ты был бы похож на него.

— На кого это? — Я позволяю ей придвинуться еще на шаг, теперь носки ее кед упираются в мои. — На кого я похож?

— На Брайана, конечно. Глаза, они у тебя такие же грустные и безумные. Это комплимент, если что.

— Я понял, — отвечаю я почему-то очень тихо.

Она поднимается на цыпочки, будто хочет сказать еще что-то. Ее лицо так близко, что я не могу больше сфокусировать зрение, и она расплывается, превращаясь в огромный серый глаз. Она дотрагивается до меня, я почти чувствую вкус жвачки и пепла. Потом раздается сигнал телефона, короткий и требовательный.

— Это мой. — Лиза тут же отстраняется, выуживает из сумочки телефон, украдкой вытерев губы тыльной стороной ладони.

Я наблюдаю за тем, как сдвигаются ее брови, а губы собираются в косую невеселую ухмылку. Холодный ветер пробирается мне под футболку, накинувшись на остывающее тело, как голубь на хлебные крошки.

— Что случилось?

— Да так. — Она закатывает глаза. — Теперь он пишет: «Приезжай ко мне».

— Олли?

Лиза кивает, прячась за мной от порыва ветра.

— Ты поедешь?

— Конечно, нет! — Она сверкает на меня глазами и быстро стучит большим пальцем по клавиатуре, набирая ответ.

— Что теперь? — спрашиваю я, когда она сует телефон в карман и закуривает новую сигарету.

— Не знаю, ты скажи, — улыбается девушка поверх тлеющего огонька.

Еще один «Приус» или какой-то из тех, что уже возили меня в один из этих странных февральских дней, подъезжает минут через семь. Снова резкие повороты и торможения, снова она не пристегивает ремень.

— Куда мы едем?

— Не знаю, я сказала ему, в центр, в Равал, а там найдем что-нибудь. Умираю с голоду. Прости, мне лень думать, голова забита.

Она прислоняется лбом к стеклу и прикрывает глаза.

— Все еще хочешь узнать, где я родился? — говорю я, в надежде вернуть ее глазам хотя бы часть былого блеска.

— У меня есть пара догадок.

— Ну, давай, если угадаешь — ужин за мой счет.

— Я думаю, ты какой-нибудь адский микс, из серии итало-финн, а родился в какой-нибудь дикой стране, вроде Намибии или Уганды.

— Что? — Я хохочу ей в лицо. — Это почему?

— Ну, у тебя темные волосы, глаза вообще не пойму какие, эта борода еще — явно ты представитель, как Рита их называла, «волосатых народов». Но ты сдержанный и холодный и ничего не говоришь о себе, вообще мало говоришь, что делает тебя каким-то скандинавом, плюс к твоей бледной коже.

Она осматривает меня с ног до головы.

— А при чем тут дикие страны?

— Потому что у тебя навыки общения, как у золотой рыбки, Серж! Хотя тут, наверное, стоит винить твою профессию, — она похлопывает меня по плечу. — Ну что, холодно или горячо?

Я ежусь и начинаю стучать и скрежетать зубами, едва сдерживая смех.

— Да ну, не может быть! Ты врешь мне! Ну как ты можешь не быть скандинавом? У тебя же выражение лица как у маньяков из шведских сериалов, когда ты не улыбаешься!

Я ухмыляюсь.

— Ну, не томи же, Сержио, — молит о пощаде Лиза. — Давай уже, колись.

— Ты удивишься…

— Я удивляюсь тебе каждый день, поверь! Уже целых три дня!

— Я вырос в Санкт-Петербурге.

— Тот, который во Флориде? — Она таращит на меня глаза и заморгала. — Не говори мне, что…

— Да, — отвечаю я по-русски.

— Да ну тебя. — Она ударяет меня в плечо, кулаком, довольно-таки чувствительно. — Иди на фиг! И все это время ты заставлял меня говорить на этом дурацком английском, когда мы могли говорить на родном языке!

— Это тебе он родной.

— А тебе — нет? Черт, какой у тебя по-русски дурацкий акцент. — Она смеется, почти до слез. — Скажи еще что-нибудь?

Я отрицательно качаю головой.