– Почему?

– Потому что я тоже могу тебя сдать. Вот так, – усмехнулся капитан, – обменялись секретами. Мы с тобой теперь одной ниточкой повязаны. Если война закончится не так, как мы все хотим, то Штейнбергом тебе оставаться нельзя будет. Никак нельзя. Да ты сам видишь, что происходит. Для каждого из нас война может закончиться в любой момент. И хорошо, если гибелью. А если плен? Прав был твой дружок, ох, как прав!

– Но у Сани Орлова отец есть, он тоже на фронте. Как же с ним быть?

– Так и у тебя родные есть. Только где они? Хорошо, если в эвакуации. Вот потому я и говорю: дождись конца войны, не суетись. Там разберешься. Разобьем врага, выгоним его с нашей родной земли, вот тогда и признаваться можно, победителей не судят. Ну, а уж если…

Вторую часть фразы он не договорил, но Михаилу и без того все было понятно.

– Товарищ капитан, а почему все так? – осторожно спросил он. – И товарищ Сталин говорил, и во всех газетах писали, что наша боевая мощь превосходит вражескую многократно. А мы отступаем и отступаем. Харьков сдали… Там немецкие самолеты почти каждый день летали, а их даже не пытались сбить. Почему?

– Вообще-то это государственная тайна, за ее разглашение – трибунал и расстрел, – очень серьезно ответил командир взвода Травчук. – Но тебе я верю, поэтому объясню: в Харькове имелись только зенитки образца тысяча девятьсот пятнадцатого года. Их еще называли «пушками Лендера». Созданы они были для борьбы с немецкими «альбатросами» и «фоккерами» во время Первой мировой войны. С тех пор авиация прошла большой путь, и самолеты стали летать намного выше. Намного. Теперь они и летают на такой высоте, куда эти старые зенитки просто не достают. Так что не стреляли по вражеским самолетам по причине полной бессмысленности.

– Но…

– Все, боец Орлов. Мозги у тебя есть, что нужно – сам додумаешь. Просто обрати внимание на то, чем мы вооружены. Дивизия НКВД получила еще более или менее годное оружие, а ваш полк народного ополчения что получил?

Да, вооружены ополченцы были из рук вон плохо, в основном трофеями, доставшимися в боях у Халхин-Гола: польские винтовки «маузер», японские «арисака», к которым не подходили наши боеприпасы. Кому-то доставались учебные «наганы» или винтовки с просверленными, а потом запаянными стволами, изъятые в пунктах допризывной подготовки.

– Твое счастье, Орлов, что ты в той неразберихе ухитрился записаться в ополчение не по месту учебы. Иначе тебя зачислили бы в студенческий батальон, а у них вооружение еще хуже, – добавил капитан.

Потом посмотрел на юношу внимательно, покачал головой.

– И последнее скажу: я тебе, Орлов, доверяю, даже сам не знаю, почему. Может быть, это моя ошибка, страшная ошибка. И мне придется за нее ответить. Так вот я тебя предупреждаю: если ты когда-нибудь кому-нибудь скажешь то, что сейчас от меня услышал, то меня-то, само собой, расстреляют, но и тебя тоже. За то же самое разглашение государственной тайны и распространение панических слухов. Ты меня понял?

– Понял, товарищ капитан, – кивнул Михаил-Александр.

* * *

Летом 1942 года пришло извещение о том, что Иван Степанович Орлов пал смертью храбрых при штурме города Любань, когда 2-я ударная армия под командованием генерала Власова пыталась прорвать блокаду Ленинграда. Никого из родственников у Сани Орлова больше не осталось.

В сентябре 1943 года Александр Орлов, воевавший в составе 53-й армии под командованием генерал-лейтенанта Ивана Мефодьевича Манагарова, участвовал в боях за освобождение своего родного города – Полтавы. Ровно два года с того момента, как немцы заняли Полтаву, у молодого бойца не было никаких сведений о родных. Семья должна была эвакуироваться, но куда? Если письма и отправлялись на фронт, то адресованы были Михаилу Штейнбергу, считавшемуся погибшим. Может, Штейнберги и похоронку на сына получили… А может, все намного, намного хуже.

22 сентября на центральной площади Полтавы было установлено Красное знамя, и на следующий же день Александр Орлов, бывший когда-то Михаилом Штейнбергом, отправился к дому, в котором родился и вырос. Теперь он не боялся быть узнанным: опознать красавчика Мишку в солдате с посеченным осколками стекла перебинтованным лицом было невозможно. Машину, в кабине которой ехали Орлов и его командир, обстреляли, все лицо оказалось в порезах и сильно кровоточило, а из-за невозможности сразу получить медицинскую помощь в раны попала инфекция, и началось нагноение. Уже дней десять Орлов ходил с повязкой на лице, а полевой хирург предупредил его, что на местах заживления могут образоваться грубые рубцы.

Вот и его дом. И заброшенным он не выглядит: на окнах занавески, в саду, на натянутых веревках, сушится какая-то одежда. Неужели семья Штейнбергов выжила?

Однако стоило Михаилу прикоснуться к калитке, как на крыльцо вышла незнакомая женщина.

– Тебе чего, солдатик? – дружелюбно спросила она. – Покушать? Заходи, я картошечки дам и сала шматок.

Орлов подошел поближе, всмотрелся в ее лицо. Нет, точно незнакомая, никогда раньше он эту женщину не видел. Или, может, забыл?

– А Штейнберги? – спросил он. – Они вроде в этом доме жили, если я адрес правильно запомнил. Я с их сыном воевал, с Михаилом, потом нас война разбросала по разным фронтам, вот оказался в Полтаве и решил узнать, нет ли от него вестей каких.

– Штейнберги? Так расстреляли их всех. Евреев всех расстреляли, кто не эвакуировался.

Он покачнулся. Женщина истолковала это по-своему и захлопотала вокруг него.

– Ты сядь, сынок, сядь, вот на крылечко присядь, устал, поди… Раненый, голодный, а все воюешь… Господи, где только силы берешь? Как звать-то тебя?

– Саша. Орлов Александр, – выговорил он онемевшими губами.

Присел на ступеньку крыльца, привычно нащупал пальцем знакомую неровность: давным-давно вырезал ножиком свои инициалы «МШ», отец ужасно бранился…

– А почему они не эвакуировались? Я… Миша думал, что они все уехали.

– Так доктор с больными остался: не могу, говорит, тяжелых бросить, я их сам оперировал – сам и выходить должен. Больницу-то всю вывезли сразу, а он остался с теми, кого транспортировать нельзя было. Думал, наверное, что несколько дней еще город продержится, а немцы уже на другой день пришли. И вся семья с ним, с доктором-то, осталась, без него не поехали.

– И дети? Там же дети были… Миша говорил… Младшие братья и сестры…

Женщина горестно вздохнула.

– Всех, сынок, всех к Красным казармам отвели. Ой, а русских и украинцев сколько постреляли вместе с ними, с евреями-то!

– А их за что? – не понял Орлов.

– Так ни за что! Вместе со своими мужьями и женами под расстрел пошли, расставаться не захотели. Всех наших полтавских евреев расстреляли, полторы тысячи человек. Целую ночь стреляли, вспомнить страшно… А ты сам-то откуда будешь?

– Я… из Москвы.