в нашем поселке Адамовского района на востоке области почти половина мужиков, да и кое-кто из прекрасной половины человечества, мотали срок. Лично мне после освобождения не разрешили жить в областном центре. Отказались прописывать в доме покойной матери, да и все. И формально в милиции все сделали правильно. Как говорится, плетью обуха не перешибешь… Да и закон наш, что дышло – против кого повернешь, туда и вышло… Могло быть и хуже.

Вот я и шоферю уже девятый год в здешнем совхозе, а Айжан преподает в местной школе. Хотя по большому счету все не так уж и плохо. Мой «ГАЗ-51» – почти новая машина, простаивать на ремонте не приходится, зарплата нормальная, ну и возможность подкалымить тоже частенько бывает. Например, как сегодня ночью я сделал два «левых» рейса, перевозя кирпич для постройки коровника в соседнем совхозе. Без сна, но ничего, сегодня воскресенье, высплюсь и отдохну. Зато в кузове моего «газона» лежат несколько рулонов рубероида для перекрытия крыши нашего саманного дома, стоящего на окраине поселка.

Проехав большой плакат с нарисованным Лениным, который призывно указывал путь в светлое будущее, вытянув руку в направлении правления совхоза, я увидел возле нашего палисадника одинокую мужскую фигуру. Было довольно далеко, я не мог разглядеть лицо, но уже понял, что это приезжий. Мужчина был одет в серый плащ, под которым угадывался костюм, на его голове чуть наискось сидела фетровая шляпа.

Кто же это может приехать по мою душу? Или… Неужели то, что говорил мне полунамеками по междугороднему телефону два месяца назад Саня Пинкевич, возможно?

Я вдавил правой ногой педаль газа. Затормозил возле своего палисадника.

– Витька, бродяга! Ты на кого стал похож? – бросился обнимать меня Пинкевич.

– Тише ты, чертяка, раздавишь в своих объятиях. Я-то всю ночь за баранкой провел, глаза, честно говоря, слипаются. А ты насчет внешнего вида… Тут уж извини, товарищ полковник, чай не в Москве живем…

Я и сам знаю, что выгляжу, мягко говоря, непрезентабельно. Одет я был в старый серый пиджак, свитер грубой вязки и измазанные машинным маслом парусиновые брюки, заправленные в кирзовые сапоги гармошкой. На моей голове сидела скошенная на правый висок серая кепка. Ну, и трехдневная щетина на моей небритой физиономии.

– Ладно, Саня, пошли в дом. Ты когда приехал-то? – спросил я, открывая калитку.

– Вчера еще после обеда. Ваш совхозный парторг на своем «газике» от станции подвез, ему, видимо, заранее сообщили. Ведь не каждый день в вашу глубинку полковники госбезопасности из Москвы заезжают. Айжан, кстати, сказала, что ты к вечеру подъедешь. Сразу мальчишку в погреб послала, где у вас в леднике мясо заморожено. Пельменей к твоему приезду налепила. А ты всю ночь где-то блукал, понимаешь, – по-доброму улыбнулся Пинкевич.

– Ну что тебе сказать, батенька, – улыбнулся я в ответ. – Каюсь, товарищ полковник, и готов чистосердечно признаться в том, что нарушил социалистическую законность, неправедно заработав стройматериалы. Но я все-таки надеюсь, что если даже по мою душу придет родной ОБХСС [90], то ты меня по старой памяти отмажешь.

Как бы поддакивая мне, за забором зашлась в лае соседская собака.

– Ладно, пошли в дом. Жена тебя, непутевого, уже заждалась, – засмеялся Пинкевич.

– Витя, давай умывайся, приведи себя в порядок. Чистую рубашку и брюки я на стул повесила. Сейчас пельмени уже на примусе подойдут, – торопливо проговорила Айжан, ставя на стол тарелки с солеными шампиньонами и большую стеклянную бутыль с кумысом. – Да вы присаживайтесь к столу, Александр Иванович, – повернулась она к Пинкевичу. – Не зря ведь говорится, что в ногах правды нет.

– Якши, рахмат, – с улыбкой ответил по-казахски Пинкевич, садясь за накрытый праздничной скатертью стол. – Так, брат, тебе тоже дело есть, – глянул он на смотревшего на него во все глаза сына, державшего на руках черного котенка. – Лезь в погреб и принеси на стол то, что я из Москвы привез. То, что в сетке-авоське мы с тобой вчера под потолком подвесили, – пояснил он мальчишке.

Сам он тем временем раскрыл свой дорожный чемодан и достал оттуда две бутылки, одну с армянским коньяком, другую с водкой «Столичная».

Когда Айжан поставила на стол дымящееся блюдо с пельменями, сын принес три больших круга копченой колбасы «Краковская».

– Ну, право, зачем вы, Александр Иванович, – глядя на столичные деликатесы, сказала моя жена.

– Ладно, что я, не знаю, что в вашем продуктовом магазине шаром покати, – махнул рукой Сашка. – Мы ведь не чужие люди, сколько под Богом вместе ходили с твоим суженым. Так что режь эту колбасу, хозяйка. Вон, хоть малой попробует, – кивнул он на моего сына. – Так, ладно. Ну а ты, командир, что пить будешь? «Столичную» или коньяк? – Пинкевич примерился, какую бутылку ему открывать.

На какой-то миг у меня перехватило в горле. Товарищ командир. А ведь я не слыхал такого обращения к себе уже четырнадцать лет…

Предательски дрогнувшим голосом я ответил:

– Ты извини, Сань, но не буду я ни коньяк, ни водку. Я теперь только кумыс пью, – кивнул я на бутыль, стоящую на столе. – Он, кстати, тоже слабоалкогольным напитком считается… В нем столько же градусов, сколько в пиве.

– Ну, тогда и я с тобой за компанию тоже кумыс отведаю, – несколько обескураженно ответил Пинкевич.

Айжан тем временем налила пенисто-шипящий напиток – Пинкевичу в стакан, а мне в мою любимую пиалу.

– Шипит и брызжет, как шампанское, – с удивлением отметил Саня. – Ох и кислый у него вкус. А почему его нигде у нас не продают? – поинтересовался он, отправляя вилкой в рот пельмень.

– Потому что это живой продукт, который готовят из кобыльего молока. И живет он всего несколько дней, поэтому его никуда и не привезешь. А насчет вкуса, это кому как. Для меня это любимый напиток. Кстати, Феликс Эдмундович Дзержинский его тоже, насколько знаю, любил. Он под Оренбургом в кумысном санатории от туберкулеза лечился, – пояснил я, глядя на вопрошающий взгляд Пинкевича.

После того как первый голод был утолен, Айжан, мне незаметно кивнув, вышла из комнаты, уведя с собой упирающегося мальчишку. Да, сына можно понять. Для него фронтовой друг отца, приехавший аж из самой Москвы, – это почти то же самое, что пришелец с другой планеты.

– Ты извини, Витек, что раньше не смог к вам приехать. Хотя этого кукурузного гада хоть уже третий год как сняли с поста Генерального секретаря…

Пинкевич взглянул на смотрящего на него котенка и положил ему кусочек мяса.

– Да ладно, Сань, не объясняй. Я ведь все прекрасно понимаю. Ты полковник из центрального аппарата КГБ, и про твою встречу с государственным преступником