Шагги смотрел, как брат пересекает сумеречные полосы дневного света, а потом исчезает в темных углах угольного собора.

Некоторое время Шагги чертил что-то в угольной пыли, лежавшей на земле высоким и мягким слоем. Он нарисовал лошадку, потом нарисовал Агнес. Ему нравилось рисовать кудрявые волосы. Он рисовал их на чем угодно. У кудряшек был такой веселый вид.

Лик дошел до самого конца здания, собираясь содрать медь с дальней стены, где кабели подключались к электрогенератору. Работы на шахте прекратили три года назад, доступы к ней перекрыли. Владельцы стали постепенно разбирать ее и продавать металлы на лом, а шахтеры и их старшие сыновья пытались их опередить. Медь в проводах стоила трудов, и они разбирали монтажные коробки, вырывали кабели и обгладывали их, как мыши. Лик увидел, что резиновую изоляцию уже отодрали от стен, а та, что лежала на полу, была пуста, как кости, из которых высосан мозг. Он вышел на улицу, прошел вдоль кабеля туда, где провода начинали уходить под землю к основному стволу. В сотне футов от задней стены производственного здания провода обрывались. Последний из мародеров выдернул все, что смог, а остальное оставил торчать, как разорванную артерию. Лик согнулся и острым концом ломика принялся разбивать затвердевшую землю.

Он провел за этим занятием около часа и поднял голову, только когда почувствовал запах разожженных очагов, доносящийся из поселка. Запах горящего угля подсказал ему, что день клонится к вечеру. Им нужно было до захода солнца пересечь черное море – в темноте прогулки по терриконам становились делом небезопасным.

Он рубил и пилил, жалея, что Шагги еще маловат, что он такой мелкий нытик и носильщик из него никакой. Медь сама по себе была тяжелая, но резиновая изоляция вообще весила тонны. Оголять провода прямо здесь, на виду, грозило неприятностями. Тут как-то поймали двух питхедских ребят помоложе – они воровали медь и получили за это такие штрафы, что даже если бы им удалось снять провода со всего поселка, они бы не расплатились.

Лик несколько раз обмотал себя обрезиненным проводом немалой длины, словно альпинист перед подъемом в горы. Подобрав свой ломик, он пересек тусклые полосы света и нырнул в темное зимнее предвечерье. Он подбадривал себя мыслями о комнате, которую снимет однажды на сэкономленные медные деньги – он уже начал их откладывать – на самом верху Гарнетхилла[70] близ Школы искусств Глазго. Еще и на небольшую подачку для братца-доносчика осталось бы. Он чуть не улыбался, возвращаясь на свет дня, но там, где его должен был ждать Шагги, стояла тишина. Доносчик исчез.

* * *

Шагги мог бы заняться швырянием камней. Веселое занятие. В прошлый раз он целый час потратил, пытаясь докинуть камень до высоких окон. В конечном счете ему это удалось. Разбитое стекло грохнулось на землю с оглушающим звоном. Лик выскочил из темноты и устроил брату выволочку.

Но сегодня он принялся ходить широкими кругами, часто останавливаясь, чтобы ухватиться за пустоту в паху брюк и расставить ноги по-ковбойски – пошире. Он сосредотачивался изо всех сил, пытаясь представить тело, как у Лика, у которого, казалось, совсем не было никаких изящных или подвижных суставов, как вдруг увидел человека. К тому времени, когда Шагги осознал опасность, этот незнакомец бежал, оставляя за собой шлейф шлаковой пыли. Когда Шагги понял, что и ему нужно бежать, человек успел миновать огромные копры и был уже совсем рядом.

Шагги должен был предупредить Лика. Он должен был наблюдать и немедленно сообщить брату, когда возникнет опасность. Человек быстро приближался, и Шагги посмотрев в глубь здания, где царила темнота, побежал в другую сторону.

Он удирал, а пустой рюкзак болтался у него за спиной. Первый террикон он взял с разбега, атаковав его сбоку, погружаясь в шлак по колено и неприлично попукивая резиновыми сапогами. Добравшись до вершины, он увидел, что человек взбирается по склону холма широкими шагами, как это делал Лик: погружает в угольную пыль ногу, пока не находит опоры, а потом перемахивает через сыпучий шлак. Шагги повернулся на гребне черной дюны и побежал что было сил. Он ощущал решимость незнакомца, он чуть ли не чувствовал, как руки преследователя хватают его за ноги. Когда он летел вниз по противоположной стороне, шлак с ревом пополз за ним, и он, подняв клубы пыли, свалился в пространство между двумя терриконами. Его преследователь появился наверху. Шагги смотрел, как тот стоит на фоне темнеющего неба, как в такт с тяжелым дыханием поднимаются и опускаются его плечи, как сжимаются от досады кулаки.

Шагги побежал по черной плоской земле, но человек припустил за ним, как пустельга за мышонком.

Шлаковые холмы заканчивались, впереди лежали только кочковатые торфяные поля. Человек мог соскользнуть с террикона и легко поймать его, поэтому мальчик прибавил скорости – он пробежал по сланцевому и заросшему сорняками шлаку, пересек линию, где трава одержала победу над шлаком и начались заброшенные поля. Он спотыкался, прислушиваясь, не раздается ли сзади шорох сорняков. Но больше шагов за собой он не слышал.

Шагги добрался до густых зарослей желтой травы и мешком рухнул на нее. Человек стоял на вершине последнего холма, его плечи вздымались и опускались, и он, сложив ладони рупором, прокричал: «Я тебя достану, помяни мои слова, воровской сучонок!» С этими словами он исчез.

Шагги лежал неподвижно в высокой траве, пока не уверился, что человек ушел. Он пролежал так долго, что промок спереди: торф поспешил отдать ему оставшуюся от последнего дождя влагу, мертвая земля в этой воде не нуждалась. Шлаковое море лежало между ним и поселком, и его преследователь залег между ним и домом. Мультяшный монстр, жестоко расправляющийся с ним, живо возник в воображении Шагги, когда он подумал, что будет, если преследователь доберется до него. Шагги не хотел быть похороненным навсегда в шлаковом море. Ему хотелось вернуться домой. Он почувствовал прилив тепла от земли, когда описался.

Зимнее предвечерье быстро сходило на нет, серое небо раскинулось толстым флисовым одеялом. Шагги начал обходить терриконы, держась края болота, которое их окаймляло. Шел он медленно, его ноги стали синюшными от краски индиго, которую вымывала из его брюк напитавшая их жидкость. Он подошел к широкому кратеру в земле, просевшему участку в форме сковороды в том месте, где темно-серая земля провалилась, как середина плохо пропеченного пирога. Путь по наружной границе терриконов был долгий. Если бы он мог срезать по прямой, то был бы дома через считаные минуты. На дальней стороне кратера просматривалось тусклое