– Ты как?

– Хуууяк, – простонал Лик. – Я тебе сказал стоять и наблюдать. Ты должен был предупредить о стороже. – Он потер челюсть, и Шагги увидел, что на костяшках его пальцев нет кожи. Его глаза испуганно горели в темноте. – Я его здорово уделал, Шагги. У меня не было выхода. Это ты виноват.

Лик сунул треснувший протез в карман, и теперь Шагги увидел, что у брата в руках нет ни ломика, ни медного провода. Лик тронулся с места и сразу перешел на бег трусцой, он бежал, постоянно оглядываясь, словно за ними кто-то гнался. Сапоги на Шагги сидели плохо, мокрые носки натирали пальцы, сдирали кожу со ступней, но он не осмеливался попросить брата сбавить темп.

Добравшись до поселка, они оба порадовались безопасности тошнотворно оранжевого света уличных фонарей. Когда Лик говорил без своего нижнего протеза, его лицо отчасти сминалось. Голос его звучал тихо, приглушенно, и разобрать слова было непросто, но Шагги ясно прочел страх и разочарование в глазах брата.

Четырнадцать

Лик больше никогда не ходил за медью. Шахтенный сторож попал в больницу: череп его раскололся от удара ломиком Лика, и теперь мысли сторожа рассеивались, как игральные карты из оброненной колоды. Полиция обходила поселок дом за домом в поисках молодого человека, который сделал это. Когда они постучали в их дверь, Агнес заставила полицейских ждать на нижней ступеньке крыльца. Она поигрывала своей вульгарной сережкой, искренне возмущенная, потом фыркнула, словно они оскорбляли ее одним своим присутствием. Она легко выпроводила их, и Лик никогда прежде не был так благодарен матери за ее безупречное поведение.

Агнес ни разу не спросила, его ли рук это дело. Ей это и в голову не пришло. Брайди Доннели стояла у столба забора и курила, пока полиция обходила улицу. Ее, казалось, удивляло только одно: то, что это совершил не кто-то из ее выводка. Брайди сказала, что ничего лучше случившегося с семьей сторожа произойти не могло. Его контракт уже подходил к концу, а теперь ему гарантирована пожизненная инвалидность. Еще она сказала, что сторож этот все равно был не особо разговорчив.

Всю эту зиму и в течение весенней оттепели зубы Лика доставляли ему мучения. Национальная служба здравоохранения не спешила заменить ему протез, а потому он надевал треснутый, только когда выходил из дома, и старался держать рот на замке, потому что протез норовил выпасть всякий раз, как Лик начинал говорить. По дому он слонялся без протеза, отчего напоминал прикусом мультяшную черепашку. Увидев Шагги, он садился на него и щипал так, что на детской коже появлялись рубцы. Шагги чувствовал, что заслужил наказание, а потому изо всех сил старался не кричать.

Когда НСЗ наконец заменила ему протез, оказалось, что в новом нижние зубы соединяются с верхними под странным углом, а керамическая челюсть сзади давит на десну и оставляет на ней язвочки. Шагги ходил за братом, как апостол, с ломтями белого хлеба. Он отрывал маленький кусочек, скатывал его в комок и давал Лику, а тот подкладывал мякиш под керамику, чтобы хоть чуточку смирить боль, которую доставляли ему новые протезы. Шагги носил хлеб в кармане для Лика до самого лета. Агнес не раз, стирая его школьные брюки, находила в них забытые куски батона, затвердевшие и покрытые голубой плесенью.

Потом наступили летние каникулы, и дорогу наводнили дети Макавенни и их родня, и родня их родни. Они использовали на всю катушку две недели хорошей погоды, установившейся на западном побережье, играли в футбол на дороге, или гоняли на велосипедах, или визжали, посылая в воздух огромные мышиного цвета облака шлаковой пыли.

Шагги держался от них подальше.

Он чувствовал: что-то с ним не так. Словно что-то внутри него неверно соединилось. Казалось, все вокруг видели это, а он единственный не мог сказать, что же оно такое. Просто оно было какое-то другое, а потому просто неправильное.

Он прятался в темных уголках дома, пролезал под основание сеточной ограды, уходил в торфяники вокруг поселка. Он уходил подальше от муниципальных домов. Скупое солнце если и обжигало его, то неизменно через свитер, и тогда его кожу покалывало от жары. Он сворачивал с протоптанной тропы, прокладывал новую дорожку в высоких камышовых зарослях. Он ходил кругами, пока не вытоптал большой, абсолютно ровный овальный участок. Мертвая трава лежала плотным коричневым ковром. Шагги снимал тяжелые резиновые сапоги и начинал обучаться тому, что показывал ему Лик.

Он становился на краю круга и переходил на другую сторону. В первый раз он прошел быстрой зажатой походкой, делая короткие, резкие шажки и размахивая руками. От досады он вонзил свои чистые ногти в ладони, развернулся и попробовал еще раз. Теперь он делал более медленные, размеренные шаги, оставлял место для своего петушка, выворачивал ступни наружу, твердо ставил пятки на мягкую землю. Потом он снимал свитер, отирал им пот со лба, а потом, выбранив себя, разворачивался и предпринимал еще одну попытку.

Он проделывал эти упражнения весь день, каждый раз убеждая себя идти медленнее, не размахивать так выразительно руками, быть больше похожим на Лика, на настоящего парня. Этим парням все давалось так естественно, они даже не задумывались об этом, не нуждались в оправданиях.

* * *

Агнес с прямой спиной сидела на стуле у окна и смотрела на улицу. Там играли стайки малышей, но Шагги среди них не было. В половине одиннадцатого ее дом был приведен в порядок, и хотя она никуда не собиралась, но успела накраситься и надеть джемпер с низким вырезом и облегающую серую юбку. Она сидела, допивая остатки старого лагера и размышляя о том, где ее мальчишка может прятаться от своего детства.

Она от скуки снимала белые ворсинки от шерстяного носка с подлокотника, потом собрала из них аккуратную горку на квадратике туалетной бумаги, сложила квадратик и сунула себе в карман. У нее становилось погано на душе при мысли о том, что она все еще выплачивает деньги за эту старую мягкую мебель, а ее мальчики относятся к гарнитуру без всякого уважения. Она еще в течение восьми лет будет отдавать по пять фунтов в неделю, чтобы расплатиться, а они усаживались в кресла верх ногами и поперек, в обуви и без.

Сломанная калитка на другой стороне улицы открылась, и Агнес выпрямилась. Ватага Макавенни в обносках выкатила на пыльную дорогу собранные из разномастных деталей велосипеды. Она не могла не признать: они красивые