свечение поселка, согревающее низкие тучи, как прикроватная лампочка. Шагги как мог помолился за себя и спустился в кратер.

Земля просела приблизительно на десять футов, не больше, но стенки кратера были крутые, и, скользя вниз по шлаку, он не знал, сумеет ли выбраться наверх. Под ногами у Шагги что-то хлюпнуло, когда он приземлился на дно. С безопасной, хотя и крошащейся площадки у стены он вытянул ногу и прощупал поверхность дна. Она была сырой и липкой, но более или менее твердой, словно скользкий кусок мыла. Он поставил на ровную поверхность одну ногу, проверил. Выдержала. Он поднял ногу, посмотрел на отпечаток резинового сапога, который, помедлив недолго, словно по волшебству, исчез прямо на глазах.

Он смело сделал два быстрых шага по ровной поверхности, остановился и поспешил вернуться к каменистому краю. Он смотрел, как исчезают призрачные следы. Его словно преследовала собственная тень, и здесь он видел доказательство этому. Улыбка загорелась на его холодном лице, и он на мгновение забыл про свои натертые бедра. Он раскинул руки и принялся описывать круги по влажной серой склизкой поверхности, танцуя со своим призрачным партнером. Он начал тихонько напевать себе под нос.

До противоположной стороны кратера даже в резиновых сапогах бегом можно было добраться менее чем за минуту. Подпрыгнув, он двинулся по осклизлой грязи. Шлеп-шлеп… Он делал короткие быстрые шаги по дну кратера, шлеп-шлеп… красные резиновые сапоги шлепали, словно толстая рука ударяла по толстому бедру. Звук его шагов отдавался от стенок кратера и эхом разносился по яме. Первым делом он заметил изменение тональности.

Звук становился медленнее. Ниже. С вязкого шлеп-шлеп звук сменился на влажные причмокивания, словно кто-то стучал обратной стороной ложки по остывшей овсяной каше. Пройдя половину расстояния, он почувствовал усталость. Слякоть стала расползаться и засасывать его сапоги. Ему приходилось выше поднимать колени, отчего его движение замедлилось, к тому же ноги он поднимал, а сапоги оставались в жиже, тогда он стал растопыривать пальцы на ногах, впивался ими от безысходности в резину, словно когтями.

Неожиданно его охватила паника, и он изменил курс. Когда он обнаружил, что не может вытащить ноги из грязи, от крошащейся площадки его отделяли уже четыре роста Лика. Он вылез из своих резиновых сапог, отпрыгнул от своей маленькой красной обувки. Теперь, босой, он понял, какую совершил глупость; грязь на ощупь была как вода в ванной. Он сделал еще пару-тройку шагов и остановился. Он чувствовал, как грязь заглатывает его ноги, словно прожорливая пасть – эскимо. Эта пасть снова стала пожирать его. Ему не выбраться, подумал Шагги.

Если ему суждено умереть, то он хотел умереть в своих сапогах. Он представил себе ее лицо, когда его найдут без сапог, представил ее сандалии «Доктор Шолль» и следы, которые они оставят на его трупе. Он добрался до красных сапог, засунул в них ноги. Ухватившись за голенище одного, он попытался вытащить его вместе с ногой, но, когда он поднял одну ногу, другая увязла в мокрой пасти еще сильнее. Сапог засосало до застежки, выше его голени, почти до колена. Его брюки намокли. Он смотрел, как вода заливается внутрь через край сапог, чувствовал ее пальцами ног. Наконец он сдался, выпрямился и, поскольку не знал, что еще ему делать, снова начал петь.

– «Верю я в детей воюющих, хорошо учите их, пусть поют еще. – Шагги смотрел, как угольная грязь наполняет другой сапог, шанс бросить красные сапоги был упущен. – Покажите крысату, что на их пути».

Он стал петь громче, подражая песне, которую услышал по радио.

– «Я не буду больше прятаться, пусть другие мимо катятся, я живу, как сам хаааачу, все мне в жизни паплечу».[71]

Из темноты раздался приглушенный голос.

– Ебана? Как ты? Уитни Хьюстон. Здесь.

Шагги не заметил тени на краю кратера, даже теперь он не мог разглядеть Лика на фоне угольного неба.

– Какого хуя ты тут делаешь?

Шагги изо всех сил зажмурился.

– ААААА, ТЫ ХЕРОВ УБЛЮДОК С ЯЙЦАМИ, ГОВНО ГОВНЯВОЕ, СКОРЕЕ! ВЫТАЩИ МЕНЯ ОТСЮДА, ЕБАНЫЙ ТЫ ПАЛЬЦЕСУЙ!

В темноте он услышал какую-то возню на земле, хлюпанье тяжелых ног по грязи.

– ДА ШЕВЕЛИСЬ ТЫ УЖЕ. – Он прислушался – ноги боролись с ползучим шлаком. – ВЫТАСКИВАЙ МЕНЯ ОТСЮДА, ПИЗДЮК.

Хлюпающий звук стал ближе, он услышал знакомое дыхание – Лик стал ругаться себе под нос. Он ухватил младшего брата за рюкзак и, крякнув, вытащил его, как тощий садовый сорняк. Шагги почувствовал, что его извлекли из грязи, а потом уронили назад – на ее поверхность. Теперь Лик ухватил Шагги за капюшон куртки, как за поводья, и потащил на твердую почву.

– Ааа, нет. Постой! НЕТ!

Они резко остановились. Лик приблизил свое лицо к лицу брата, вглядываясь в него в темноте, чтобы понять, что еще приключилось.

– Оставь меня. Оставь меня!

– Ты рехнулся или что?

Лик подтащил его к краю и сильно ущипнул за ухо. Он, казалось, злится на Шагги и спешит поскорее уйти отсюда.

– Я не могу вернуться домой. – Мальчик театрально взмахнул руками. – Не могу без сапог. Она меня убьет! Она все еще расплачивается за каталог.

– Господи Иисусе!

Шагги почувствовал, что рука отпустила его капюшон, когда брат соскользнул в кратер. Из темноты оттуда донеслось кряхтение и звук раздраженной борьбы с грязью, которая то засасывала, то отрыгивала сапоги. Несколько секунд длилось молчание, потом он услышал шлепанье ботинок брата и снова почувствовал его руку на вороте своей рубашки. Лик потащил Шагги от кратера, и только когда Шагги заскулил, что ему больно наступать босыми ногами на острые камни, Лик отпустил его и позволил надеть сапоги. Шагги медленно обувался, поглядывая на брата, который нервно расхаживал туда-сюда. Глядя на далекий горизонт, он всматривался в шахту с преодоленного ими расстояния. У него, казалось, начался зуд от притока адреналина.

– Быстрее! – Лик встряхнул Шагги за плечо, его длинные пальцы встретились на позвоночнике младшего брата. Шагги, моргая, посмотрел на Лика. Он впервые обратил внимание, что брови брата срослись посредине. Шагги это показалось странным образом неуместным, и он собрался сказать Лику об этом.

Но голос Лика звучал как-то необычно – невнятно и искаженно. Это пугало Шагги. Лицо Лика было забрызгано кровью, клейкой, как сироп. Под глазом налился синяк, который в сумеречном свете напоминал глубокую впадину, а его нижняя губа распухла и была рассечена. Лик потер челюсть так, будто она причиняла ему сильную боль. Он засунул пальцы в рот и с мучительной гримасой вытащил нижние вставные зубы. Одного зуба недоставало, другой треснул на расколотом