— Я много думал о тебе во время поездки, — горько признался отец. — О твоем упрямстве, о том, как ты все время противишься моей воле, о том, как ты восстала против брака с Дзагури. Теперь же, после всего, что ты сделала и сказала, я не вижу другого выхода. Я отправлю тебя в монастырь. Может, хоть там тебя научат уважать себя и других. Когда тебя запрут в келье, у тебя будет много времени, чтобы подумать о своем поведении.

Франческа в ужасе закрыла рот рукой. Это было как удар хлыста. Нет, еще хуже. В монастырь! Ей стало дурно, даже закричать не было сил. Через мгновение свет померк у нее перед глазами.

Глава 40

Гретхен

Когда Гретхен почувствовала, что ее освобождают от пут, стягивавших тело, надежда затеплилась в ее душе. Она попыталась встать, но рухнула обратно на стул. Когда она ела в последний раз?

— Воды, — прошептала Гретхен пересохшими губами.

Мучитель поднес флягу к ее рту, и Гретхен стала жадно пить. Струйки воды потекли по подбородку и белоснежной шее, неизменно привлекавшей хищный взгляд тюремщика.

Несмотря на то что ее лицо высохло от голода и страданий, она по-прежнему прекрасна, подумалось Дзаго. Похоже, ее красота и в самом деле непобедима. Глядя на прозрачные капли воды, посверкивающие на шее Гретхен, помощник инквизитора не на шутку испугался, что больше не сможет держать себя в руках. А такого никак нельзя было допустить. Очаровательная австрийка вызывала в Дзаго жгучую, всепоглощающую страсть, но как бы велико ни было возбуждение, что он испытывал при одном лишь взгляде на нее, нужно сохранять спокойствие.

Нельзя поддаваться соблазну, твердил он про себя. Голова раскалывалась от напряжения, настолько сильное воздействие оказывал на него вид этой женщины, понимала она сама это или нет.

Пока Гретхен пила воду большими глотками, пытаясь утолить бесконечную жажду, Дзаго поймал себя на том, как мечтает о ней: от него не укрылась великолепная округлость ее пышной груди, чарующий изгиб шеи, обнаженное плечо в вырезе разорванного платья. Но сильнее всего сводил с ума порез на щеке — полоска запекшейся крови. Дзаго уже было протянул руку, чтобы коснуться ее, но, призвав на помощь все свое самообладание, сдержался.

Гретхен перестала пить и подняла на него томный взгляд, полный признательности и нежности. Сложно поверить, что в подобный момент она вздумала его соблазнить. Скорее всего, дело в том, что чувственность составляет самую суть ее натуры. Естественность или, возможно, даже непроизвольность каждого обольстительного жеста лишь делала ее еще соблазнительнее.

Под взглядом Гретхен Дзаго почувствовал себя обнаженным, совершенно беззащитным, не готовым ни к чему подобному. И что, черт побери, ему теперь делать? Рубашка намокла от холодного пота. Неужели пощадить ее? Сбежать вместе? Начать новую жизнь? Потому что именно это обещал ее взгляд: возможность начать все с нуля. Может, впервые — вместо того чтобы убивать, мучить и унижать несчастных людей в угоду своему хозяину — его треклятая судьба предлагает все изменить. Сможет ли он воспользоваться этим шансом? А если нет, выпадет ли ему когда-нибудь другой? Эта неотступная мысль терзала его разум. Дзаго отвел глаза, пытаясь убежать от взгляда Гретхен. Вокруг плясали тени от слабого света свечей. На складе царила полная разруха, как и в его собственной жизни. Медленным движением он убрал фляжку и, словно повинуясь некой необоримой силе, сунул руку в карман камзола. Через секунду пальцы Дзаго уже сжимали то, что должно было помочь ему исполнить свой долг: крупные деревянные четки для молитвы. Несколько тяжелых бусин легли в его ладонь, остальные покачивались в воздухе.

Он посмотрел на Гретхен: та еще ничего не понимала. Что он собирается делать? Вопрос застыл у нее на губах. В глубине глаз мелькнуло сомнение.

Дзаго подошел к ней со спины и протянул руки, словно желая прижать ее к себе. Затем обернул четки вокруг ее восхитительной шеи и сжал изо всех сил, чувствуя, как из глаз брызнули слезы.

Дзаго плакал. А веревка с бусинами сжимала шею Гретхен. Сильные руки убийцы душили ее.

Гретхен почувствовала, что ей не хватает воздуха. Пальцы сжались в отчаянной попытке освободиться, спасти свою ускользающую жизнь. Последний хрип слетел с ее губ — еще недавно алых, а теперь посиневших и пахнущих смертью.

Дзаго сжал еще сильнее: деревянные бусины впились в нежную плоть.

Гретхен увидела, как мир перед ней теряет ясность, а потом провалилась в черноту. Ее глаза наполнились пустотой, все вокруг исчезло. На миг Гретхен ощутила приближение смерти: ей показалось, будто ветер взмахнул черной мантией, и холодные костяные руки коснулись ее пальцев. В то самое мгновение, когда прекрасная австрийка умерла, четки порвались, и деревянные бусины фонтаном разлетелись во все стороны. Они упали у ног Гретхен и, подпрыгивая, покатились по грязному полу, будто осколки разбитого вдребезги отражения.

Над невинной жертвой возвышался палач. Слезы — единственные, какие Дзаго пролил за всю свою жизнь, — казались каплями яда: теперь они всегда, день за днем, будут потихоньку подтачивать его гнилое сердце. Он никогда не забудет о том, что сделал, и это воспоминание будет преследовать его вплоть до огня преисподней.

Но агент инквизитора улыбался: наказание казалось ему необходимым — из всего, что с ним когда-либо происходило, оно больше всего напоминало высшую справедливость. Дзаго сделал свой выбор: совершенно сознательно он в очередной раз принял сторону зла. Глядя на прекрасную женщину, которую он только что убил, злодей от души понадеялся, что рано или поздно найдется тот, у кого хватит смелости пронзить его в самое сердце.

Глава 41

Воплощение зла

Когда графиня Маргарет фон Штайнберг подошла к церкви, светло-серое рассветное небо постепенно наполнялось пронзительной голубизной.

Несмотря на то что в такой ранний час базилика Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари была совершенно пуста, на всякий случай Маргарет надела скромное платье и набросила сверху длинную серую накидку.

Войдя в церковь, она на мгновение замерла, очарованная великолепными стрельчатыми витражами, но тут же взяла себя в руки. Она пришла сюда вовсе не для того, чтобы любоваться мраморными колоннами или игрой света, проникающего через узкие окна и наполняющего собой пространство базилики. Впрочем, идя по центральному нефу, графиня все же не смогла полностью отрешиться от окружавшей ее красоты, в том числе и потому, что прямо перед ней явилось во всем своем великолепии «Вознесение Богородицы» Тициана. Невозможно было оторваться от лица девы Марии, поднимающейся на небо под внимательными взглядами ангелов и взволнованными —