Дальний же – дар щедрой благотворительницы, – иное дело. Здешние здания, как и все остальные, были построены в георгианском стиле, сочетавшем педантичность с изяществом, что придавало Девону интересный с архитектурной точки зрения облик. Однако кирпичи здесь были уложены чуть более искусно, а деревянные части строений были более хлипкими и менее гладкими, чем следовало. Эта часть школы не отражала глубинную суть Девона и поэтому без особых сожалений была пожертвована на нужды войны.

Из окна моей комнаты Дальний выгон хорошо просматривался, и в начале июня я, стоя перед ним, наблюдал, как его оккупирует война. Ее передовой отряд, следовавший от вокзала, состоял из колонны джипов, водители которых вынужденно придерживали своих мустангов, поскольку особые колеса внедорожников были бесполезны на здешних улицах, вся «ухабистость» которых ограничивалась несколькими выбитыми булыжниками. Эти джипы казались сконфуженными от того, что им не позволено проявить всю свою мощь. Нет в жизни периода более понятного, чем только что прожитый, и то, как эти джипы, готовые в любой момент рвануть вверх по склону Горы Вашингтон[28] на скорости восемьдесят миль в час, тащились по нашей унылой улице, с горькой иронией напомнило мне поведение подростков.

За джипами следовали тяжелые грузовики, выкрашенные в грязновато-оливковый цвет, а за ними шла войсковая колонна. Вид у солдат был не слишком воинственный: строй беспорядочный, летнее обмундирование помялось в поезде, и они пели «Выкатывай бочонки»[29].

– А это что? – спросил Бринкер у меня из-за спины, указывая на открытые грузовики, замыкавшие эшелон. – Что у них в кузовах?

– Похоже на швейные машинки.

– Так это и есть швейные машинки!

– Наверное, школам укладчиков парашютов нужны швейные машинки.

– Если только Чумной записался в военно-воздушные силы и направлен в школу укладчиков парашютов…

– Не думаю, что это имело бы значение, – сказал я. – Давай не будем говорить о Чумном.

– С Чумным все будет в порядке. В его ситуации нет ничего лучше увольнения. А что касается восьмой статьи, то года через два после окончания войны все будут думать, что это просто параграф устава.

– Хорошо. Только сейчас, если не возражаешь, не будем говорить о том, чего мы не можем исправить.

– Ладно.

Мне приходилось искать правоту в том, чтобы никогда не разговаривать о вещах, которые нельзя изменить, и мне приходилось многих убеждать в том, что я прав. Никто никогда не возлагал на меня ответственность за случившееся с Финеасом, – то ли потому, что они не могли в это поверить, то ли потому, что не могли этого понять. Мне хотелось поговорить об этом, но никто не поддерживал меня, а говорить в связи с Финеасом о чем-то другом я не желал.

Джипы, войска и швейные машинки выстроились на лужайке Дальнего выгона. А на ступеньках одного из зданий, Визи-холла, происходило что-то вроде приветственной церемонии или совещания на ходу. Директор и несколько старших членов преподавательского состава кучкой стояли перед входом, группа офицеров-летчиков напротив, на расстоянии, с которого можно было слышать друг друга. Директор сделал несколько шагов вперед и стал жестикулировать – очевидно, он обращался к войскам. Потом его место занял офицер, который говорил громче и дольше, мы довольно хорошо слышали его голос, но слов разобрать не могли.

А вокруг царил чудесный новоанглийский день. Мир и покой осеняли Девон словно благословение небес – летний мир, отсроченный нью-гемпширский ответ зимним раздумьям и апатии. В такие летние дни не может быть никакой спешки в работе, и уложенные парашюты представляются не полезней обычных салфеток.

Но может быть, так казалось только мне и немногим другим – членам той бродячей цыганской компании прошлого лета. А может, нас было еще меньше; например, не факт, что Чет и Бобби чувствовали тогда то же самое. Или Чумной, несмотря на его лотки с улитками. Уверенным я мог быть только в двоих – в Финеасе и себе самом. Так что теперь, скорее всего, так казалось мне одному.

Строй распался и рассредоточился по Дальнему выгону. В общежитии начали распахиваться окна, и десятки грязно-оливковых одеял свешивались с подоконников для проветривания. Швейные машинки старательно перенесли в Визи-холл.

– Здесь мой отец, – сказал Бринкер. – Я послал его выкурить сигару. Он хочет с тобой познакомиться.

Мы спустились в курилку и нашли мистера Хедли сидящим в одном из комковатых кресел и старающимся не показывать, как коробит его тамошний антураж. Но когда мы вошли, он встал и с искренней сердечностью пожал мне руку. Это был человек незаурядной внешности: ростом выше Бринкера, поэтому его полнота не бросалась в глаза, с густой седой шевелюрой и здоровым румянцем.

– Отлично выглядите, мальчики, отлично, – сказал он звучным задушевным голосом. – Я бы сказал, лучше, чем эти солдатики, за которыми я тут наблюдал. А вы видели их «артиллерию»? Швейные машинки!

Бринкер засунул руки в задние карманы широких брюк.

– Эта война так технологична, что приходится использовать самые разные виды оборудования, в том числе швейные машинки. Ты согласен, Джин?

– Ну а я, – категорическим тоном продолжил мистер Хедли, – не могу себе представить, чтобы в мои времена боевым применением мужчины было сидение за швейной машинкой. Никак не могу. – Потом он улыбнулся и опять сменил тон на душевный. – Впрочем, времена меняются, меняются и войны. Но люди ведь не меняются, правда? Глядя на вас, ребята, я вспоминаю себя и своих сверстников в молодости. Мне приятно смотреть на вас. Ты в какие войска собираешься записываться, сынок, – обратился он ко мне, – в морскую пехоту или в парашютно-десантные? В наши дни для новобранцев открывается чертовски много возможностей. Например, существует подразделение ныряльщиков, которых называют людьми-лягушками, – водолазно-подрывное. Я бы многое дал, чтобы снова стать молодым и иметь возможность такого широкого выбора.

– Я собирался дождаться призыва, – сказал я, стараясь быть вежливым и на вопрос ответить честно, – но в этом случае меня бы наверняка записали в пехоту, а это не только самый грязный, но и самый опасный род войск, хуже ничего нет. Поэтому я записался в морской флот, и меня отправляют в Пенсаколу. Наверное, там мне предстоит серьезная и долгая подготовка, так что я никогда не увижу лисьей норы[30]. Надеюсь.