удовольствие — знать, что он так глубоко во мне. Чувствовать его отчаянное желание, не меньшее моего собственного.

— Моя девочка, — бормочет он мне на ухо, ускоряясь, и прикусывает раковинку.

— Да, да, да, — шепчу в ответ, слишком близкая к оргазму, чтобы соображать, с чем я там согласилась.

— Полностью моя, — продолжает он.

— Да, — выдыхаю.

— И выйдешь за меня.

— Да, — стону, когда по позвоночнику прокатывается волна жара.

— И родишь мне еще детей.

— О, боже, да!

— Я люблю тебя, Эрика, — шепчет он и вонзается сильнее.

— Да! — выкрикиваю в подушку и взрываюсь.

— Скажи, что любишь, — шепчет Кил, двигаясь очень медленно и нежно, пока я покачиваюсь на волнах удовольствия.

— Люблю.

— Кого любишь?

— Тебя, — выдыхаю. — Тебя люблю.

Киллиан переворачивает меня на спину и, расположившись между моих ног, снова входит в меня. А затем он меня целует жадно и глубоко, но не торопится, смакует, впитывает каждый мой тихий стон. Я счастливо зажмуриваюсь, отвечая на поцелуи и оплетая его бедра ногами, чтобы прижаться еще ближе. Обнимаю его за шею, а потом мои ладони спускаются на его плечи, чтобы я могла впиться ногтями в его кожу и так выразить все эмоции и чувства, которые переполняют меня в эту минуту.

Кил садится на кровати, забрасывает мои ноги себе на плечи, дергает на себя, а потом врывается в меня на сумасшедшей скорости, уверенно подводя нас обоих к пику. В темноте я не вижу его глаз, но чувствую на себе обжигающий взгляд. Он как будто точно очерчивает им мое тело. Чувствую жар на шее, груди, он спускается ниже по животу к развилке моих бедер, а потом снова поднимается, и наши взгляды как будто встречаются. Я не могу оторвать свой от силуэта, который едва различаю в темноте. Он так эротично двигается. Кажется, я даже могу различить мышцы на его предплечьях, которые напрягаются с каждым толчком. Возможно, это игра воображения, а, может, память, которая помогает мне дорисовать образ. Но я не успеваю осмыслить это, когда во второй раз взрываюсь.

Краем сознания, все еще плавающего в неге, я думаю о том, что пора обновить противозачаточный укол, потому что Киллиан совсем перестал использовать презервативы.

Навалившись сверху, он сжимает меня в объятиях. Я целую его висок, чувствуя влагу на коже, на губах остается соль его пота, и по какой-то странной причине я получаю от этого удовольствие.

— Не думай, что я соглашусь на такое предложение, — хрипло шепчу ему на ухо, а Кил беззвучно смеется.

— Я думал, в порыве страсти ты согласилась, и я смогу поймать тебя на слове. Получается, твое признание — это тоже часть игры?

— Признание было настоящим, — чувствую, как щеки заливает румянец. Я еще никогда никому, кроме членов семьи, не признавалась в любви.

Киллиан поднимает голову и мягко касается своими губами моих. Я пытаюсь углубить поцелуй, но он слегка отстраняется.

— На случай, если эту часть ты не запомнила, повторю: я люблю тебя.

Я широко улыбаюсь и прижимаю Кила к себе, душу в объятиях.

— И я люблю тебя.

— Осталось выдавить из тебя согласие на замужество.

— Мы не слишком торопимся?

— Не слишком. Я бы даже сказал, что немного опаздываем.

Мы оба негромко смеемся, а потом Кил перекатывается на кровать и прижимает меня к своему боку, а я радуюсь, что сегодня не пошла спать к Панде.

Глава 28

Киллиан

— Ш-ш-ш, папочка проснется и будет злой, — слышу шепот Милли. — Пойдем лучше поиграем с Гризли.

Я сжимаю губы, чтобы подавить улыбку, которая невольно растягивается на моем лице.

— Разве папочка хоть когда-нибудь злится на тебя? — так же тихо произносит Эрика.

— Злился, когда я побежала под машину.

— Тогда тебе угрожала опасность, и он испугался. А сейчас он не будет злиться. Пойдем.

Слышу, как тихо открывается дверь в спальню, шаги девочек глушит ковролин с высоким ворсом, но в тишине комнаты раздается тихий звон посуды. Она принесла посуду в спальню?

Наконец Эрика присаживается возле кровати и целует мое плечо, торчащее из-под одеяла. А потом с другой стороны на кровать заскакивает Милли и ложится на меня, горячо шепча на ухо:

— Папочка, мы с Эйкой приготовили тебе завтрак. Мамочка даже блинчики пожарила с тем порошком, что ты ешь.

Не сдержавшись, фыркаю и улыбаюсь. С порошком. Это она о протеине, который я добавляю в тесто, пожарив предварительно панкейки для Милли.

Переворачиваюсь, аккуратно сбрасывая Панду со спины, а она хохочет и снова нападает на меня с объятиями, когда я оказываюсь на спине. Хватаю Эрику и тоже тяну на себя, чтобы обнять обеих девочек. Целую их макушки и, откинув голову, улыбаюсь. Вот такую семью я хотел, когда создавал свою первую с Алексой. Так я видел свои утра. Кто же знал, что мне нужно было смотреть не на яркую девушку, грезившую сценой, а на простенько одетую с неизменным хвостом и в джинсах? Мама что-то такое говорила, но тогда я был ослеплен страстью к яркой, вызывающей слюноотделение Алексе.

Эрика выпрямляется и поднимает с пола столик для завтрака, а я слегка хмурюсь. Ничего не могу поделать с собой, брови сами съезжаются на переносице. Милли тоже садится на кровати и с интересом смотрит на то, как Эрика ставит столик над моими бедрами, когда я сажусь, опершись на подушки. Рассматриваю содержимое столика: чашка с кофе, несколько панкейков, кленовый сироп и пиала с ягодами.

— Мы забыли шоколад! — вскрикивает Панда и, соскочив с кровати, несется прочь из комнаты.

— У тебя такое лицо, словно я подала тебе на блюде медузу.

Я тяну улыбку, глядя на Эрику, а потом снова перевожу взгляд на еду. Прочищаю горло.

— Нет, все хорошо, я благодарен за завтрак.

— Благодарен за завтрак? — прищурившись, спрашивает Эрика.

Она несколько секунд смотрит на меня, а потом кивает какой-то своей догадке. Встает и пытается забрать столик, но я перехватываю его со своей стороны. Она тянет — я держу. А потом Эрика резко дергает его на себя, чашка опрокидывается, как и открытая бутылка с сиропом, и все это выплескивается на одеяло. Я отпускаю столик и отскакиваю