Пропагандистские меры воздействия и практика репрессий за низкопоклонство были дополнены формальными запретами. В первые годы существования СВАГ сотрудники пользовались относительной свободой доступа к зарубежной информации. Те, кто знал иностранные языки, могли читать западную прессу и свободно подписываться на газеты, издаваемые по лицензиям союзников496. К примеру, в Правовом отделе переводчики по очереди читали американские газеты и журналы497. В 1948 году на фоне разгоревшейся холодной войны были приняты новые «обеспечительные меры», сужавшие доступ к западным источникам информации. 6 января 1948 года Главноначальствующий СВАГ запретил индивидуальную подписку и покупку в розничной сети немецких газет и журналов, издающихся по лицензиям союзников. Во всех управлениях и отделах следовало завести специальные подшивки, предназначенные только для служебного пользования498.

В том же 1948 году неожиданно обратили внимание на то, что в квартирах сотрудников остались библиотеки, принадлежавшие бывшим владельцам. Среди книг имелась «нацистская и другая идеологически вредная литература». Особенно возмущало политработников, что к подобным книгам имели доступ дети. В двухнедельный срок было велено всю эту литературу изъять. Сдаче подлежала и «антисоветская белоэмигрантская литература на русском языке и книги врагов народа (Бухарина, Троцкого, Зиновьева и др.)». Для хранения иностранной литературы, необходимой для работы, требовалось теперь получать письменное разрешение начальства499.

Конечной целью этой и ей подобных запретительных практик было превращение внешнего запрета во внутреннюю цензуру, закрепление советских шаблонов поведения и оценок. Запреты, как и прозвучавшие на партсобраниях призывы не слушать передачи зарубежных радиостанций, четко обозначили коммунистам границы опасной зоны. Но, кажется, подействовали не на всех. Как следует, например, из протоколов партийных собраний газеты «Теглихе Рундшау», в 1949 году заинтересованные потребители враждебной информации так и продолжали слушать «Голос Америки» и Би-би-си, проявлять «нездоровый интерес к враждебной печати» и даже «читали газеты без надобности в этом для их работы»500. Что касается изъятия всех изданных до войны книг, то и здесь некоторые находили выход из положения. Сотрудник аппарата Политсоветника, нацеленный на изучение немецкого языка, приобрел чрезвычайно толковый учебник. Он благополучно уберег книгу от чистки, предусмотрительно оторвав обложку, привез ее с собой в СССР и пользовался ею долгие годы501.

Борьба за патриотизм порой приобретала совершенно карикатурные формы, но таившиеся в этой борьбе угрозы нарастали и отбивали всякую охоту шутить. Нельзя было критически отзываться о советском, даже если это правда. Нельзя хвалить иностранное, даже если оно лучше. Категорически нельзя приближаться и соприкасаться с буржуазной заразой в любом ее проявлении… Абсурдность подобных требований говорила о кризисном состоянии системы, вступившей в фазу деградации и бессмысленных действий. Что же касается СВАГ, то здесь такой подход приобретал по-настоящему разрушительный характер. Разрушительный, прежде всего, для целей советской политики в Германии. Как могла функционировать в подобных условиях администрация, задача которой умело сотрудничать с немцами в разных областях и быть в курсе событий?

Неудивительно, что сваговцы, слушая, как клеймят «низкопоклонников», предпочитали держаться от немцев подальше, насколько это было возможно. Старший инструктор Политуправления СВАГ К. Ф. Малышко отмечал «предвзятую предосторожность… в деловом общении с сотрудниками немецких управлений». Сваговцы стремились «поменьше встречаться с немцами, чтобы не вызывать каких-либо кривотолков, что сказалось и на работе немецкого аппарата». Контакты с немцами могли испортить карьеру, отсутствие контактов – мешало работе. Малышко подчеркнул, что «большинство сотрудников немецкого управления считает сложившееся положение ненормальным». Немцы все прекрасно поняли и объясняли ситуацию «боязнью советских людей навлечь на себя возможные неприятности»502.

Несмотря на приложенные усилия, сочетавшиеся с дальнейшим распространением доносительства и страха, сваговцы слишком медленно разворачивались в нужную сторону. Инструкторы Политуправления жаловались, что Закрытое письмо ЦК ВКП(б) «О деле профессоров Клюевой и Роскина» от 16 июля 1947 года воспринималось даже коммунистами скорее «как информационный документ»503. В большинстве парторганизаций так и не поняли, что это документ «программный». При проверке оказалось, что целый ряд секретарей парторганизаций забыли «основное содержание Закрытого письма» и не поняли задач, поставленных ЦК ВКП(б) «по усилению идеологической работы с интеллигенцией»504. Запланированные во всех парторганизациях собрания о чести и достоинстве советского человека, которые должны были переключить партийцев на патриотизм и борьбу с низкопоклонством, проходили вяло505. Для активизации кампании нужно было подключить старые проверенные средства – страх и бдительность. Кто как не сваговцы (или, по крайней мере, «отдельные неустойчивые люди»), вынужденные жить в непосредственном капиталистическом окружении, априори должны были пострадать от пагубного влияния Запада? В 1948–1949 годах отношение к западному миру по указке сверху стало принимать изощренные лексические формы. Главноначальствующий заговорил о «гниющем (здесь и далее курсив наш. – Авт.) буржуазном мире»506, который оказался в двух шагах от сваговца, политработники перешли к «агитационно-пропагандистской работе по воспитанию жгучей ненависти… к американо-английскому фашизму и его империалистическим проискам»507, на партсобраниях требовали «ни на минуту не забывать», что сваговцев «окружают враги, шпионы и прочая сволочь»508. Тяжеловато было жить в таком-то окружении!

Чтобы заставить дисциплинирующий партийный механизм работать, необходимо было вдохновить и поощрить людей, способных по своим личным качествам и склонностям играть роль блюстителей коммунистической чистоты. На фоне разраставшихся запретов и ограничений нужно было включить патриотическую мобилизацию коммунистов, особенно партийной интеллигенции. Лицом идеологической кампании 1948 года в Управлении информации СВАГ стал майор (затем подполковник) Владимир Яковлевичем Кривопалов, служивший старшим инструктором-информатором в отделе информации, штатный политработник и опытный участник идеологических битв. Он вступил в партию в 1921 году в возрасте восемнадцати лет. Как политработник и коммунист со стажем В. Я. Кривопалов обладал особыми партийными навыками, благодаря которым и оказался в центре борьбы с космополитами, «низкопоклонниками», очернителями и формалистами. Мы рассматриваем действия нашего героя в одном отдельно взятом «интеллигентском» управлении СВАГ как казус, воплощавший идеологические стереотипы эпохи509. Какими бы ни были личные мотивы Кривопалова, его публичные действия вполне отвечали модельному поведению истинного коммуниста, каким его видели в своих тоталитарных грезах партийные верхи.