– О… об одном человеке…

– Красивый небось человек-то, и молодой, на машине на блестящей…

– Да нет, тетя Шура, старый и некрасивый. И… хромой.

– А что ж ты о нем думаешь тогда? Богатый, что ли? – Уборщица намочила в ведре раздвижную щетку и стала елозить ею по полу.

– Модная щетка какая у вас, – засмеялась Алена.

– А!.. – Тетя Шура махнула рукой. – Купил завхоз… Блажь одна… Тряпкой оно быстрее да чище. Так что, говоришь, богатый, дед-то твой хромой?

– Тетя Шура… Ну он вовсе не дед… Просто пожилой… композитор… Хотите, помогу вам?

– Да ты что! – замахала руками та. – Не хватало еще! Это не работа, так… Композитор, говоришь… А для тебя напишет песню? Ты же поешь. Голос какой у тебя… Просто от Бога.

– Не знаю… Я об этом не думала. Мне он не очень нравится… А он, кажется, в меня влюбился…

– А что ж в тебя не влюбиться, в молодую? Тем более если из самого песок сыплется! Погреться да потереться… Вроде как и сам молодым стал по новой! Сама только в старуху не превратись с ним. Знаешь, как молодые быстро вянут со стариками-то под одним одеялом… Ой… Я-то знаю… Так, ну вроде все, пошла я дальше, а то мне еще четыре класса мыть…

– А давайте я вам помогу стулья перевернуть?

Пожилая женщина внимательно взглянула на Алену.

– Чего ты? Домой идти не хочешь, что ли, а? К мамке? Или к нему, к композитору?

– К композитору…

– Ну пойдем… Перевернешь да доски мне протрешь, если за ручки свои не боишься.

– Да я же пишу мелом весь урок… Теть Шур, а где вы раньше работали?

Женщина краем ладони поправила повязку из платка, стягивающую плохо прокрашенные волосы.

– «Тетя Шура!..» – вздохнула она. – А меня, кстати, Александрой Васильевной зовут… Ладно, что уж теперь… Где работала, говоришь? А нигде не работала. Вышла замуж очень удачно, в двадцать три года. За военного, штабного, москвича. Да и просидела дома с ним. Он старше меня был на… Твой на сколько старше?

– Не знаю, не считала. То есть я не знаю точно, сколько ему лет… Может, пятьдесят девять, может, шестьдесят… с чем-то…

– А может, и семьдесят два, да? – засмеялась тетя Шура. – А мой был старше на тридцать два года. Жену похоронил и меня тут же приглядел – в очереди, в овощном. Я, дура, все тогда худела, хотела быть, как ты вот. Не понимала, в чем красота наша бабья… Вот я за свеклой да за капустой и стояла. Время такое было – все две копейки стоило, да за всем постоять надо было. А он сзади так подошел поближе и говорит: «Какие у вас волосы, девушка! Как у богини…» Представляешь? А у меня и правда волосы были – расчесать не могла… Так он поговорил-поговорил, да и замуж позвал, недели не прошло. Детей завести хотели, уж как старались… Да, видно, семя у него уже подсохло, у моего штабиста… Вот старались-пыжились, а потом и старалка у него повисла тряпочкой… А бросить все жалко было. Думала все – вот помрет, так я еще и деток себе нарожаю, и с молодым поживу… А как помер – оглянулась, смотрю, а мне самой уже сорок с гаком. Я туда-сюда… А мужики все рожи воротят, на вертлявых смотрят, на молодых, вроде тебя, да и помоложе… Ты уж тоже, я смотрю, годками-то взгрустнула, а? Тридцать-то справила?

– Справила, – улыбнувшись, вздохнула Алена.

– Да, вот я и говорю. Ну, квартиру-то он мне оставил, а что с нее, с этой квартиры? Платить только за нее. Детки его начали напирать, а детки-то постарше меня… Это отдай им, то отдай… Хотя отдавать-то особо и нечего было… И пенсия после него – шиш. Я решила: ну что ж, работать надо идти. Никогда не работала в жизни. Пошла, постояла в магазине, ветчинку порезала, растолстела… Каши в обед наварят, потом обрезками колбаски заешь да сосисочками сырыми… Да еще и сумки шмонают после работы, не унесла ли домой сарделек… А я на эти сардельки и смотреть уже не могла через два месяца… Нет, думаю, не по мне работка эта… Посидела вахтершей в Доме пионеров бывшем, сейчас Дом творчества, что ли, называется, так чуть не чокнулась… Детки стали сниться, мои, незачатые – все во сне как маленькие старички бегали, на подполковника моего похожие… Потом сюда пришла, думала – до лета, до дачи хотя бы прожить, да и задержалась. Здесь чисто, деток я и не вижу, то рано утром уберусь, то вечером, а вы, училки, такие вежливые, худые все, аккуратные… Обувь отряхаете… В туалетах – чисто, ни шприцев, ни окурков даже… Так что вот так. Ты смотри, думай, что со стариком делать-то будешь, когда кровь взыграет… А у девушек, знаешь как к сорока годам-то кровь бурлит… Ой… Так было невмочь иногда, не расскажешь, без нормального-то мужика… А мой-то все – «Сашуня» да «Сашуня»… Такими глазами смотрел, когда помирать собрался, как будто меня с собой взять хотел… Но конечно, с ним надежно, со старым. Если еще моложе не найдет. Твой-то не такой? Жениться-то хочет?

– Хочет… – Алена отвела глаза. Вот и поговорила. Всё думала ведь новостями с кем-нибудь поделиться. Услышать, что скажут ей близкие и родные. Вот тетя Шура и сказала…

Ближе к вечеру, когда она пришла к Эммануилу, из его кабинета раздавалась музыка. Молчаливая сумрачная дом-работница взглянула на Алену и отвернулась, ничего не сказав. Она убирала в квартире, все двери были открыты, и Алена прошлась по дому, заглядывая в комнаты. Странно, зачем Эммануилу так много места? Квартира, очевидно, была соединена из двух соседних. Алена увидела еще один рояль, старинную мебель, прикрытую чехлами, не распакованные ящики с аппаратурой.

Она не знала, стоит ли стучаться к Эммануилу. Подойдя к его кабинету, она услышала, как он негромко разговаривает с кем-то по-немецки и смеется. Алена постояла несколько секунд и отошла. Через некоторое время он сам позвонил ей на мобильный:

– Детка, ты вернулась?

– Да.

– А что же не заходишь ко мне?

– Я просто не хотела вас беспокоить.

– Молодец. Не скучаешь?

– Нет, я сходила на уроки…

– Двоек не получила? – Эммануил сам засмеялся. – Ты моя маленькая… Ты меня прости, я пишу… Покушай чего-нибудь. Сегодня пост начался, Валентина сварила овощной супчик, мясо все забрала собачке своей. Я еще позвоню.

Эммануил работал до позднего вечера, не выходя из комнаты. Алена слышала, как он повторял в разных вариантах одну и ту же мелодию. Вот она в мажоре. Вот чуть помедленнее, вот поднялась выше и звучит уже в миноре. Потом Эммануил надолго замолчал, и Алена подумала, что он закончил работу и сейчас выйдет. Но он неожиданно заиграл снова – бравурный военный марш, в котором девушка с трудом узнала все ту же мелодию, на что-то теперь очень похожую. Ну конечно, есть такой мультфильм, про двух любознательных обезьянок… Неужели это он писал к нему музыку? Писатель пишет одну длинную книгу всю свою жизнь, композитор – одну симфонию… или песенку…

Алена в одиночестве выпила чаю, попробовала посмотреть в гостиной телевизор, но услышала, что Эммануил прекратил наигрывать – наверно, ему мешал звук. Что-то стукнуло. Может быть, он уронил статуэтку. У него на рояле стояла маленькая черная нимфа, пузатенькая, кривоногая, с толстыми бедрами, огромными висячими грудями и плоским лицом с выпяченными губами. Символ плодородия какого-то африканского племени. А может, он вовсе и не ронял этот символ. А стукнул себе по пальцам крышкой рояля, потому что в его доме ходит чужой. Чужой и не очень честный человек.