Ружье тоже было связано со страхом, но это был страх других.

Полагаю, проблема также была в холсте – в его молчаливой пустоте. И где-то там висела красная фигура с работы Матисса, и ей играл зеленолицый скрипач.

Что-то ушло.

А что-то не захотело уходить.

Поэтому.

Что, если однажды это произойдет и с Говардом? Перестанет он думать о крови? Это был зверь совсем другого рода, замаскированный под человека. Такие живут среди людей, ходят на задних лапах, подражая людям. Но это не делает их людьми. И разницу знают лишь жертвы, заглянувшие им в глаза перед самой смертью.

А ты, Дэнни? На кого похож ты? Так ли уж ты отличаешься от Говарда? Потому что от Джозефа ты совсем не отличаешься.

Что должно произойти, чтобы Говард Холт выбрал яблоко, а не кролика? Может, влюбиться? Разве такие, как он, способны на сильное чувство? А что может быть сильнее любви?

Знал я кое-что, что сильнее любви.

* * *

Над горизонтом появилась и начала шириться полоса света, когда, не покидая укрытия деревьев, я набрел на проселок и заметил следы. Вдалеке лаяла собака.

Взобравшись на небольшую возвышенность, я лег за поваленным деревом, снял ружье с плеча и поднес бинокль к глазам. Осмотрел деревья, окружавшие прогалину, перевел взгляд на мужчину. Один долгий миг я лицезрел Эдмунда Кромака в его оранжевых брюках на пуху.

Но Кромак был мертв, покачивался над земляным полом, теперь – такая же часть подвала, как металлическая скоба. Это не Кромак, а мужчина, которого я вижу впервые. Не отнимая телефона от уха, он бросил псу ветку; его губы шевелились, но я слышал лишь стук собственного сердца.

Золотистый ретривер сорвался с места.

Взяв ружье, я прильнул к ложу из граба – полированному, износостойкому и гладкому, без сколов. Из-за высокой плотности древесины приклад был тяжелее других, но при балансировке это только плюс. Поймал пса в перекрестие оптического прицела. Перевел взгляд на человека, снял ружье с предохранителя, положил палец на спусковой крючок – и услышал тихий голос Холта: «Дэнни, самое трудное – отпустить, когда остается только нажать на спуск».

Общество строго делит людей на хороших и плохих, но зло многолико, у него много граней и полутонов. Что такое зло? С чего оно начинается? Как его распознать, если граница размыта – до такой степени, что под определенным углом оно перестает быть злом и становится чем-то еще.

У меня был не самый гладкий старт в жизни. Я совершал ошибки, был склонен к агрессии, но это не делало меня моим отцом, просто мне было немного легче сорваться, чем другим.

Не обязательно быть хорошим или плохим, но ты либо охотник, либо нет.

Ретривер сел напротив мужчины и выронил ветку к его ногам. Пуля выбила щепу из дерева в двадцати футах за ними. Треск выстрела с запозданием прокатился над деревьями, нарушив утреннее безмолвие.

Эхо еще не замолкло, когда, прикрывая голову руками, мужчина рухнул в снег. Пес начал носиться по прогалине; кажется, он лаял, но я временно оглох. Убрал палец со спускового крючка, сунул в карман стреляную гильзу, поставил ружье на предохранитель, закинул ремень на плечо и спустился с возвышенности.

51

– Боже мой! – воскликнул Вилли, когда я открыл входную дверь. – Что здесь, на хрен, так смердит?

– Наверное, я.

– Точно, ты. Митчелл, ты выглядишь как восставший из ада. Прорвался на ту сторону?

– Только что вернулся с пробежки и еще не успел принять душ.

Дежавю. Кто-то уже бегал по утрам. Ах да.

– С каких это пор ты бегаешь по утрам?

Я пожал плечами.

Уильям скрутил «Архитектурный дайджест» и похлопывал им по ладони. Он шел за мной по пятам.

– Когда ты вернулся с ретрита?

– Дней пять назад.

– И не заглянул ко мне.

– Как раз собирался.

– Имей в виду, я рад за тебя, но не от всего сердца. Мне-то отдых в ближайшее время не светит.

– Вообще-то… Утвиллер! Хватит пихать меня в задницу своим журналом.

– Это не журнал.

– Чертов извращенец.

– Ты прихрамываешь. – В голос Уильяма просочилось сочувствие. – Откуда синяки? Тебя избивали в лечебных целях? Хоть на один вопрос ответишь?

– Не-а, – протянул я, на ходу снимая футболку и бросая ее на пол.

* * *

Приняв душ, я спустился в гостиную. Друг сидел на диване, листая один из старых каталогов выставок, которые я собирал. Подняв голову, окинул меня взглядом.

– У тебя странный вид, – заметил он. – То есть у тебя всегда странный вид… – Уильям закрыл каталог. – Только не говори, что…

– Ради всего святого! Это было не романтическое приключение.

– Романтическое приключение? – Но в голосе Утвиллера явственно прозвучало облегчение. Он решил, что я нашел замену Вивиан. Никто не заменит Вивиан. Таких, как она, больше нет. Раньше я думал… Заблуждался. – Понимаю, ты старше меня и тебе сорок девять… но разве так говорит кто-то моложе девяноста? Вероятно, ты имел в виду старый добрый перепихон.

Я покачал головой. Между нами повисла недосказанность – уже не в первый раз за последнее время.

– Я прочитал «По направлению к Свану».

Утвиллер в ужасе уставился на меня, его брови поползли вверх:

– И?

– Полная бессмыслица.

– Точно читал, – пробормотал он, не отрывая от меня серых глаз. – Дэн, где Гилберт? Почему ты не привез его от матери?

Долгую минуту я смотрел на друга, потом зашагал прочь, на ходу завязывая мокрые волосы в узел на затылке.

– Идем, – бросил я, не оборачиваясь. – Ты хотел знать, разве нет?

* * *

Десять минут спустя мы стояли среди деревьев. Было тихо, будто в звуконепроницаемой комнате.

– Вот он, – сказал я.

Где-то пропела птица – и вновь все погрузилось в сверхъестественную тишину.

– Кто?

– Гилберт.

Вилли начал улыбаться, но увидел мои глаза, улыбка увяла.

Я опустился на колени. Казалось, то утро было в жизни другого человека. Тот, что сейчас стоял на коленях в снегу, был хуже. Слабее. А должно быть наоборот, верно? Испытания должны делать сильнее. А меня они сделали убийцей. Правосудие или кровь? Кровь. Всегда кровь. Вся эта…

– Дэн?

– Я закопал его здесь двадцатого ноября. Ты видел лопату, с которой я вышел вам навстречу; она до сих пор под банкеткой, я не смог заставить себя убрать ее… прикоснуться к ней.

Уильям привалился к стволу березы. Кашемировое пальто прямого фасона расстегнуто, края рубашки выглядывают из-под джемпера, брюки из молескина топорщатся над ботинками челси. Сжав зубами край перчатки, он высвободил правую руку, выплюнул перчатку себе под ноги и сунул