– Кожа здорово впитывает дым, – объяснил он, чиркнул колесиком зажигалки и затянулся до хруста бумаги.

Утвиллер курил самые крепкие сигареты, какие только были. Я всегда находил это идущим вразрез с тем, кем он был. Вроде как прийти в церковь с «Сатанинской библией» в сумочке. Да, рассчитанное неистовство его затяжек наводило на определенные мысли. У каждого – свои секреты. И у Вилли они были.

Холод сжимал мою голову двумя замороженными ладонями.

– Ты же бросал.

– Речь не обо мне, Дэн. Ты похоронил вашего с Вивиан пса еще в ноябре и никому ничего не сказал. Ведь не сказал? Как ты мог засыпать и просыпаться с этим?

Я открыл рот, но не смог смыть боль словами.

– В любом случае ты никогда не был простым парнем. Помнишь, как мы познакомились? – Вилли резким щелчком струсил пепел. – Мы никогда не говорили об этом. Ты хотел дать мне в морду, едва на ногах держался, собирался сесть за руль, однако твои глаза умоляли спасти тебя.

– К чему ты…

– С тех пор я всегда был готов помочь тебе всем, чем смогу. Но втроем – ты, твоя ярость и выпивка – вы продолжали уничтожать Дэна Митчелла. Дэн, ты мой лучший друг. Знаю, я скучный семьянин. Но я здесь ради тебя. Был все эти пять лет. Так сделай одолжение и мне. Скажи, что с тобой случилось?

О нет, Дэнни, он спрашивает не столько о том, что произошло пять лет назад, два года назад, в конце концов, два месяца назад… Он хочет знать, что ты такое.

– Хочешь знать, не я ли убил Гилберта?

– Дэн…

– Нет, Уильям, – сказал я, – это был не я.

Я рассказал ему, что два года назад кое-что случилось, и теперь я борюсь с последствиями. С волнами, поднятыми брошенным камнем. Множеством брошенных камней. Озеро не отдает своих мертвецов. Поэтому я уезжал. Поэтому мне снова надо будет уехать.

Сигарета Утвиллера давно догорела до фильтра, столбик пепла осыпался в снег.

– Я собираюсь поставить в этой истории точку.

– Точку? Что значит – точку?

– А что бы сделал ты…

Если бы кто-то угрожал твоим близким: твоей жене, твоим детям. Вайолет с ее волосами, напоминающими шапочку одуванчика. Что бы сделал ты, Уильям?

Этого я не произнес вслух.

– Тот, кто убил Гилберта… К нему ты ездил в ноябре? И снова поедешь?

Я поднялся на ноги и отошел к лиственнице, одной из двух в изголовье могилы.

– Дэн, – сказал друг, – я понял, что в тебе изменилось. Твой взгляд. Ты смотришь с таким напряжением, что мне становится не по себе.

«Если бы ты только знал», – подумал я и глянул на Rolex Submariner.

– Ладно, хватит болтать. Мне надо в Кливленд по делам.

Уильям забыл о перчатке, забыл о потухшей сигарете – так и стоял, в расстегнутом пальто, глядя на меня. Я задел его своей холодностью, но сейчас ничего не мог с этим поделать. Не мог и не хотел. За весь обратный путь Вилли не проронил ни слова. Когда мы вышли на лужайку перед моим домом, он повернулся ко мне спиной и направился к Холлоу-драйв.

Поднявшись в спальню, из бельевого комода я извлек конверт, подписанный «Вручить Уильяму Коннору Утвиллеру».

52

Кливленд сиял праздничными огнями. В центре царило оживление. Мы с Джерри Флемингом, моим арт-агентом, ужинали во французском ресторане за небольшим круглым столиком на манер тех, которые можно увидеть в парижских бистро.

– Ты похудел, – заметил Джерри, вручая официанту меню. – И в целом выглядишь лучше. В чем секрет? Пиявки? Обертывания? Сок из ростков пшеницы?

Я заставил себя улыбнуться, будто сочтя эти слова за шутку. Мне не доводилось слышать от Флеминга шуток. Я был в джинсах, ботинках со сбитыми носками, замшевой байкерской куртке; из карманов торчали кожаные перчатки и связка ключей. Сам Джерри, в костюме с иголочки, оттеняющем светло-рыжие волосы и брови, напоминал менеджера казино или школьного завуча.

Ему принесли горку рубленого мяса, а мне – ризотто с морепродуктами.

– У сырого мяса толком нет вкуса. Все зависит от возраста животного, его откорма, способа разделки и хранения. – Джеральд положил на стол маленький сверток из коричневой крафт-бумаги и как ни в чем не бывало вернулся к еде: проколол вилкой желток и помог ему растечься. – Раньше сырую говядину я признавал только в виде карпаччо, но главное – начать.

Выглядело ризотто невероятно, но я уставился на сверток:

– Что это?

– Подарок.

– Подарок? Разве есть повод?

– Предположим, у нас годовщина.

Я хмыкнул:

– Наша годовщина в августе.

– Тогда это подарок на Рождество.

– Не стоило.

– Знаю. Я и не собирался, но когда увидел ее, то не смог пройти мимо. Можно сказать, она все решила за меня.

– Она?

– Открой – и сам все увидишь.

Я сорвал оберточную бумагу и повторил:

– Что это?

– Фоторамка в форме лошадиного стремени. Изготовлена вручную из посеребренного металла.

– Зачем мне это?

Флеминг улыбнулся:

– Не благодари.

– И не собирался. – Я повертел рамку в руках, уже зная, что помещу в нее. – Почему лошадиное стремя?

– Понятия не имею.

Джеральд набрал на вилку мясо, перемешанное с желтком, каперсами и луком, поместил его на тост и откусил. Я смотрел, как он жует. Промокнув рот тканевой салфеткой, он глотнул из бокала вино насыщенного рубинового цвета и поинтересовался:

– О чем ты хотел поговорить?

– Я прекращаю писать.

Джерри отставил бокал и помог растечься оставшейся части желтка.

– Могу я поинтересоваться почему?

– Это личное.

– Понимаю. Если тебе нужен перерыв, так и скажи. Месяц, полгода, год… Без проблем.

Закрыв глаза, я услышал, как в темноте скрипят деревья. Ощутил запах костра. Увидел себя, спрятавшегося за стволом поваленного дерева, вспомнил движение спускового крючка под пальцем. Перекрестие, направленное на левый висок мужчины. Эхо выстрела вплетается в гул разговоров и звон столовых приборов. Кровь брызжет на снег, ручьем стекает на куртку.

Ты веришь, что сможешь вернуться к прежней жизни?

Нет, Говард. На самом деле не верю.

– Оставь гребаный желток в покое, – тихо попросил я.

– Прости?

– Я прекращаю писать вообще. Больше не будет ни одной картины.

Это взволновало Флеминга не больше, чем кубик мяса, упавший с тоста на скатерть.

– Не знаю, через что ты проходишь в данный момент. – Он отложил вилку вместе с ножом и посмотрел на меня. – Однако в последнее время тебе пришлось нелегко.

– Что ты имеешь в виду?

– От тебя ушла жена. Думаешь, люди не толкуют? Дэниел, только мертвые сохраняют молчание, и то не всегда. Когда Вивиан ушла, все