Писал электронные письма, даже выведал номер его телефона, отправлял эсэмэски. Так что совершенно неслучайно тип этот тогда заявился на их первое выступление в мюзик-холле Уильямсбурга и совершенно целенаправленно привел с собой друга из «Вирджин рекорде». Дэнни — его родители держали ресторан в Верхнем Вест-Сайде, а сам он окончил частную школу «Реджис» (и Арло только сейчас понял: он тогда имитировал простецкий выговор, чтобы уличные пацаны Арло и Чет не парились) — был просто виртуозом самопиара.

— Дело не в наркотиках. Просто так жизнь сложилась. Сейчас, наверное, не время об этом говорить. Мы вон сколько не виделись. Я не такой козел, чтобы просто звонить тебе с бухты-барахты и жаловаться на судьбу.

Молчание. Арло не мог выдавить из себя ни слова.

— Ты прав. Не говори ничего. Но дело вот в чем. Я не против, чтобы ты продал «Грэмми», не думай. Проблема в самой организации. Они тебе выдали награду, но продавать ее ты не имеешь права. Могут штраф выкатить.

— A-а… Атебе не надо? В форме частной продажи?

Еще одна долгая пауза. Мужик с латте, похоже, нашел, что искал, потому что телефон его заиграл «Все Кеннеди в реке». Кто-то, может, подумает, что для Арло это было редкостью, но на деле нет. Все, кто сообразил, кто он такой, с удовольствием это проделывали. И не всегда с добрыми намерениями. Очень многие белые мужчины средних лет в свое время играли на гитаре в школьных рок-группах. Многие из них были убеждены, что их лишили заслуженной славы.

— Не хочу я ее покупать. Ничего личного.

Арло кивнул в телефон, и тут ему пришло в голову, что, когда тебе говорят: «Ничего личного», на деле все в точности наоборот.

— Мне, наверное, нужно извиниться. Я вас тогда здорово подвел. Каждый день об этом думаю. Что себе навредил — это ладно. А вот что группа из-за этого распалась — уже хуже. Я знаю, сколько ты пахал, чтобы нас продвинуть. И никогда тебя за это не благодарил.

Арло слышал, что на той стороне кто-то еще подошел к телефону. Возможно, кто-то из коллег-музыкантов.

— Я вообще об этом не думаю, — сказал Дэнни.

— А-а.

— В смысле, а что, группы подолгу остаются вместе? Мы отлично поработали. И заработали неплохо. Моя нынешняя жизнь — следствие «Всех Кеннеди в реке». Без той «Грэмми» с нашими именами меня никогда бы не взяли сюда писать музыку.

— Это здорово.

— Я очень жалею, что промолчал тогда. Ты просто слетел с катушек. Знаю, что виноват твой отец.

Но я поверить не мог, что человек способен подсадить собственного сына на наркотики, чтобы украсть его деньги. Хреновым он оказался менеджером. Оглядываюсь назад и очень жалею, что промолчал.

— Да ладно.

— Не ладно. Я должен был хоть что-то сказать.

— Я сам во всем виноват. Все испортил.

— Я так не считаю. У нас-то с Четом все путем.

Мы остались в профессии. А ведь музыку написал ты.

— То есть ты на меня не в обиде?

— Был в обиде. А теперь нет. Слушай, мне тут звукооператор рожи строит. Нужно идти.

Они договорились созвониться снова — и это то ли произойдет, то ли нет. Потом разъединились. После чего Арло понял, что весь дрожит. От облегчения и чего-то еще. Его давно терзал страшный стыд — так сильно, что слушать собственную музыку было все равно что втыкать иголки под кожу. Но вот он извинился перед Дэнни, и слегка отпустило.

Бежим отсюда, птичка, —

Глядишь, свезет.

Песня закончилась, Арло вспомнил, почему она пришлась по душе столь многим. В ней звучит ностальгия по тому, чего никогда не было, и это терзает душу. Все ностальгируют по минуте славы, которая им так и не досталась.

«Все Кеннеди в реке» смолкла. Мужик с латте смотрел на него — в глазах читалось узнавание. Арло кивнул, будто бы говоря: «Да, я он и есть».

Лицо мужика с латте перекосилось от ярости. Он ткнул в Арло телефоном.

— Я тебя знаю, — объявил он.

Как и всегда при возникновении угрозы, руки у Арло сжались в кулаки. Мужик с латте встал из-за стола и начал пятиться, подняв телефон повыше, будто оружие. Теперь на него смотрели все: бариста, другие посетители, Джулия и Ларри.

— Знаю, что ты с девочкой сделал! — взвизгнул мужик с латте.

Психиатрическая клиника «Кридмор»

28 июля, среда

Еще один день в больнице. Джулия видела: родители сердятся, но вслух этого не говорят, — в результате она пришла к выводу, что сердятся они на нее. Если бы она не замешкалась, схватила Шелли за руку или упала бы вместо нее, ничего этого не было бы. Люди не говорили бы гадостей. Странные типы в «Старбаксе» не орали бы на ее папу. Их дом и фотографии не показывали бы по телевизору.

И многое происходит потому, что тело Шелли так и не нашли. Все знают: папину невиновность можно доказать, только обнаружив тело.

После посещения больницы они уже в «Старбакс» не пошли — там всякие придурки орут всякую чушь. Купили мороженого в «Баскин Роббинс».

В стаканчиках, а не в вафельных рожках, хотя рожки Джулия любила больше. Но заказывал папа, а вид у него был прямо как у резинового колечка, которое того и гляди лопнет. Джулия решила не выступать — стаканчик так стаканчик.

Она взяла ванильное с шоколадной стружкой. Ларри — фисташковое, поскольку оно зеленое. Папа — три шарика шоколадного с сиропом. Делал вид, что настроение у него отличное. Джулия этого терпеть не могла. Говорит всякие правильные, разумные вещи, но сразу видно, что внутри так и кипит.

— Ты растолстеешь, — серьезно заявил отцу Ларри. — Мама говорит: мороженое съешь, а сироп вылей, а то отрастишь пузо.

Джулия на всякий случай подалась вперед — вдруг понадобится встрять между отцом и братом. Если колечко все-таки лопнет.

Арло швырнул мороженое в мусор, да так резко, что оно провалилось сквозь все слои розовой пластмассы и ударилось о дно. Потом встал в дверном проеме, поджидая детей. Джулия поднялась и тоже выбросила мороженое. Подошла к отцу. Ничего не сказала. Сдерживала слезы. Ей очень хотелось съесть это мороженое. Мороженое стало единственной отрадой за много недель.

Ларри отправил в рот очередную ложку, как будто ничего не произошло. Чем сильнее он нервничал, тем упрямее и непредсказуемее себя вел.

— Вставай. Живо. Мы уходим, — сказал Арло.

Джулия подошла к брату, потому что отчетливо понимала: сейчас он на ее ответственности. Надо