Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Самое скверное, что на работе полная неразбериха и хаос. Ал. Мих. писал Вам, должно быть: его лаборатория расползается на глазах. Думаю, что скоро многим придется расстаться с институтом, и мне в их числе…»
Блокнот начинался недописанным письмом к Михе. После ликующей открытки прошлой осенью («Длинный! Проклятой стены больше нет, увидимся скоро…») друг не писал. Уехал? Полстраницы заняли вопросы – бесполезные, если тот уже в новой Германии, потому что письма не получит.
Вульфу не получалось писать «на ходу», решил отложить.
…Он стоял на горячем балконе, и жаркое солнце продолжало греть, не слепя глаза. Балкон был длинный, с очень высокими деревянными перилами. Звучала музыка, совершенная, как у Баха, но он не узнавал ее. Босым ногам было тепло, никуда не надо было спешить, и он старался запомнить мелодию, которая лилась неизвестно откуда. Скрипнула дверь, на балконе возникла бабушка и позвала: «Ганик!»
«Ты разве здесь?» – удивился Ян.
«А где же мне быть?» – она улыбалась.
«И ты говоришь по-английски?»
«Ты ведь понимаешь меня».
«А музыка – от солнца?» – догадался вдруг он, и бабушка кивнула.
Музыка кончилась вместе со сном. В окно лупило солнце. Ян Ханан Богорад лежал на гостиничной кровати в штате Индиана, США, и щедрое солнце согревало его. Согреет ли оно мраморные надгробия тех, кто навсегда связал его с оставленной землей, под одним и тем же солнцем?..
Никогда раньше бабушка не снилась. Она называла его Гаником – давно, когда приходила в дом, где они жили вместе: мать, отец и толстая «мама». Бабушка говорила: «Пойдем гулять, Ганик», – и брала его за руку. В последний свой день она позвала его снова: «Ганик…»
…Опять шоссе, скорость. Ян курил и думал, как Америка проникла в его сон: «И ты говоришь по-английски?» Он не сомневался: бабушка поехала бы с ними, как она в свое время оставила дом и поспешила в чужой город спасать его, маленького, от детского сада. Как потом, когда заболел Яков, она поехала к нему. Полетела бы с ними и сюда, нимало не удрученная тем, что по-английски не говорит… если бы не осталась там, где никакой язык уже не нужен.
Силился вспомнить, но не мог, каким он был во сне, взрослым или маленьким. Отчетливо сохранилась только память о волшебной, совершенной музыке, но не она сама; в голове всплыла одна из партит Баха, такая близкая…
Если во сне звучал не Бах, то Бог.
Он ехал вперед, поглядывая только в зеркальце да на ленту дороги. Не путешествие, не развлекательная поездка, нет – транспортировка себя из одного конца страны в другой; прокатиться в свое удовольствие сможет как-нибудь в другой раз.
Остановившись размять ноги, позвонил Максиму.
– Ты уже там? – возбужденно закричал тот. – А какого ж лешего ты тащишься, как подстреленная черепаха? Звонил Алексу? Он тебя ждет. И звони, докладывай; я бегу, чао!
Приятель Максима, неизвестный Алекс, обещал помочь с поисками жилья «и вообще». Алекс, наверное, чем-то похож на Максима, такой же энергичный, открытый.
В кармане бренчали монеты; набрал телефон матери, глубоко вдохнул:
– Рассказывай, что у тебя, только быстро.
– Цыпа моя! – закричала мать.
Он отодвинул трубку.
– Сколько раз я просил: не называй меня так!
И разговора не получилось, о чем он догадывался с самого начала, не из-за «цыпы» даже (где она подцепила это идиотское слово?), но оттого, что звонил он обычно Якову, не ей, и не спрашивал об успехах в английском… да вообще ни о чем не спрашивал.
– Ты груб… – обиженно продолжала мать, и пришлось ее перебить:
– У меня мелочь кончается. Скажи: бабушка говорила по-английски?
Пауза; в голосе озадаченность:
– Нет, конечно; с чего ты взял? Немного по-французски… кажется.
– Все, монеты кончились. Пока!
Снова дорога, дорога. То напряженная, то спокойная, с пробками и задержками, вынужденными, как проколотое в Айове колесо, или не очень, вроде бездумного разглядывания пасущихся бизонов; дорога с осточертевшими мотелями и придорожными забегаловками, насыщение ценой изжоги, – дорога стала казаться Яну некой постоянной величиной, словно в пути прошло не семь дней, а вся жизнь, все сто лет его одиночества, хотя только тридцать шесть. А солнце неутомимо проделывало свой любимый трюк с асфальтом, и тот послушно подыгрывал, притворяясь мокрым, словно не просох после дождя, отвлекал и манил несуществующими лужами. Но вот и солнцу надоело морочить голову неопытным водителям, и оно незаметно переместилось, отчего асфальт потускнел, зато все вокруг изменилось: Ян въехал в яркую щедрую осень Новой Англии, достигнув океана, на этот раз Атлантического. Долгая дорога привела его в штат со свистящим змеиным названием – и понеслась дальше, стремительная и равнодушная.
5
«Привет!
У меня ночь – у тебя утро. Жаль, не дошло предыдущее письмо, с описанием моей дороги, потому что поездкой этот перегон не назовешь. Повторяться не буду, настроение уже не то. Письма живут своей жизнью.
Не спрашиваю, что ты решил, только пришли новый адрес, если собираешься уехать. У меня шкурный интерес: затащить тебя ко мне. В кои-то веки живу один, как барин, Яша не вламывается, мать не вопит. Тихо, спокойно. Сюда надо приезжать осенью – тебе красок не хватит. И кстати, зашел я как-то в магазин и прибалдел: акварель, масло, кисти (как ты мечтал, колонковые, и не только!). Приезжай, сам увидишь.
А город – не поверишь, но местами похож на наш, особенно в самой старой части, недалеко от гавани, там когда-то маяк был. Закроешь рукой табличку с названием улицы – та же готика, мостовая горбатится булыжником и тротуары из красного кирпича, только у бордюра не “москвич”, а “тойота” или “фольксваген”.
Я живу на отшибе, где подешевле, рядом с университетом. Пока не очень понимаю, зачем он мне нужен, – больше всего хочу пожить свободным художником, но не на что. Знакомые ребята помогли с работой (вернее, подработкой), этого хватает на коньяк и сигареты. Подкожные накопления подходят к концу, брать у Якова не хочу. Накупил (уже здесь) дисков, а рядом, как назло, книжный, сплошные соблазны. Взял Достоевского, “Дневник писателя”, стою на грани, чтобы не погрузиться в него, но тянет, тянет, как болото. Самое главное – никто не мешает. Это новое, непривычное ощущение, но нет времени читать Д-го, ничего не делать и только читать, о где мой дождливый отпуск, когда можно было неделю не выходить из дому и читать.
Ладно, хватит болтать. Определишься со своими делами – звони, телефон знаешь, а я сразу побегу за бутылкой. Какие тут коньяки! – жизни не хватит все перепробовать. А ты вези свой “Двин” – сравним».
Ян закурил, перечитал и понял, что самого главного не написал.
