Поговорить не с кем. Те, простоватые, начали сторониться: подойдешь – умолкают, а потом расходятся. Сын прилетел – и в компьютер смотрит. Ему про такое, конечно, ни к чему, но… Хоть бы спросил, как я живу! Нет, все с Яшкой. Она всю жизнь ему отдала, и что? Другие сыновья мать к себе в Монтану зовут…

Ада смотрела на яркий экран телевизора, где нарядные красавицы на чужом языке радостно перебивали элегантных красавцев. Смотрела, ничего не понимая, думая совсем о другом, и так сладки были ее горькие переживания, что нечаянно заснула крепко на диване под смех и быструю английскую речь…

«Пожалуйста, пристегните ремни».

Наконец-то дома. Ступеньки занесены снегом, крыша – как вскипевшее молоко. Такой же пышный снег накрыл автомобиль, он выглядел озябшим и съежившимся. Ян вошел в остывшую квартиру, торопливо включил отопление, и батареи с готовностью защелкали. Медленно согревался дом. Ян курил, не снимая зимней куртки, наслаждаясь одиночеством, и любовался снегом в окно – два года снега не видел! Ель за окном стояла совсем новогодняя, только без игрушек.

Одиночество – покой – дом.

В ушах звучал голос Якова: кончай скорей с университетом и приезжай обратно. Как раз этого не хотелось. Навещать, гостить – да, но не возвращаться.

Как всегда в новом году, казалось, что-то произойдет, и маячили, дразня, симметричные цифры – 1991, хотя цифры, конечно, ни при чем, но все же, все же… Снежное безмолвие нарушали только собственное дыхание да стук лопаты, при неосторожном взмахе задевавшей крыльцо. Стало почти жарко. Вспомнилось, как они в армии в одних рубашках рыли траншеи для кабелей, это было летом, а зимой грунт промерзал до твердости бетона.

Снег он расчистил вовремя. Слепящая белизна вдруг начала как-то быстро сереть, и сумерки сгустились очень рано даже для зимнего дня – на часах не было еще двух. Он не сразу заметил, что дорога почти пуста и фары редких машин светят особенно тускло.

«Снежная буря», – сообщил телевизор. «Буря мглою небо кроет», его детский позор и публичная казнь, и все, кроме Михи, смеялись под беспощадный голос училки: зачем-ты-Богорад-издевался-над-Пушкиным. Эта дура казнила для него Пушкина в тот страшный день, а добрая душа Аннушка что-то поняла: «До Пушкина надо дорасти». Недавно в книжном магазине что-то словно толкнуло: снял с полки алый томик и не прочитал, а услышал, как иногда ночью вдруг слышишь звук собственного сердца:

И была «Полтава», и был «Медный всадник», и «Борис Годунов» – и сожаление, что надо было дожить до тридцати шести лет, чтобы дорасти до Пушкина. Пушкину в этом возрасте оставался до смерти год. Он и погиб рыцарем. Ян написал Анне Матвеевне, долго не решался отправить, а потом испугался, что слова просто выдохнутся, другое письмо не получится, – и отослал.

На следующее утро сквозь занесенное окно были видны горы снега, солнце лупило в глаза, словно вчерашняя внезапная тьма со снежным вихрем остались на пушкинских страницах. Буран, барин.

Однако «каникулы» кончились. Приближался семинар, на столе ждал толстый учебник. Это напомнило школу: ленивое и вместе с тем тревожное ожидание экзаменов, блаженное безделье, перебирание книг у полки, бессонные ночи в сигаретном дыму. Прав Яша: надо с университетом кончать как можно быстрее, но как, если начал совсем недавно? В компании Алекса он один был аспирантом – кто-то «остепенился» еще в Союзе, другие неопределенно пожимали плечами: заниматься наукой? преподавать? Научный руководитель, очень молодой уверенный китаец, иногда (слишком часто, казалось Яну) переспрашивал, отчего забывались самые простые фразы. Сам он говорил по-английски без акцента, быстро и плавно.

Что-то не срасталось у него с университетом, и слова «научная карьера» вызывали стойкое отторжение.

* * *

Кончался март. Вяло, неохотно таяла зима. Снег лежал в тени съежившимися кучками; к ночи холодало.

Как-то утром из почтового ящика выскользнуло сразу несколько писем.

Тео снова «попал»: Ян совсем недавно листал «Доктора Живаго» и легко нашел нужную страницу: «…такие вещи живут в первоначальной чистоте только в головах создателей и то только в первый день провозглашения. Иезуитство политики на другой же день выворачивает их наизнанку».

Между страницами письма была вложена маленькая газетная вырезка.

Все это было, Тео прав. Сверхчеловек – и недочеловек. Прочитать весь убогий и выспренний газетный текст не мог. Если такое появляется в печати раз или два – это чей-то бред, если постоянно – противно, но восприятие со временем притупляется. И с этим жить? С этим живут твои друзья, поправил он себя, разрывая второй конверт.